Однажды Коршун, вор известный, Всех петухов и кур в селе перепугал. Но ребятишек крик разбойника угнал В дубраву. Как на зло там Соловей чудесный В объятья хищнику попал. Глашатай вешних дней просил себе пощады: "Что толку съесть того, в ком лишь одни рулады? Послушай песенку мою, Освободи меня скорее! Тебе спою я о Терее И о любви его спою... " "А кто такой Терей? Знать, лакомое блюдо Для нас, для коршунов?.. " — "О нет! То прежде был Влюбленный царь — отсюда Песнь страстная моя. Его безумный пыл Мне чувство сладкое внушил И трепет страсти безрассудной; Потешу я тебя такою песнью чудной, Что в восхищенье ты придешь: Всем любо пение мое и неги дрожь В любовном гимне... " Тут Коршун перебил: "Хорош! Недурно сказано! Я голоден, а ты мне Свой голосок суешь... " — "Знай, я беседую нередко и с царями". — "Ну, если попадешь к царю в объятья, пой, Морочь его тогда своими чудесами; А коршунам рулад не надо, милый мой: Ведь у голодного-то брюха Нет уха! " Лафонтен Мораль басни Коршун и Соловей такова: к счастью, в настоящей жизни люди, подобные Коршуну, не едят своих оппонентов на обед, однако, они также равнодушны к любым разговорам о прекрасном и искусстве, не имеют жалости или сострадания.
Всех петухов и кур в селе перепугал.
Но ребятишек крик разбойника угнал
В дубраву. Как на зло там Соловей чудесный
В объятья хищнику попал.
Глашатай вешних дней просил себе пощады:
"Что толку съесть того, в ком лишь одни рулады?
Послушай песенку мою,
Освободи меня скорее!
Тебе спою я о Терее
И о любви его спою... "
"А кто такой Терей? Знать, лакомое блюдо
Для нас, для коршунов?.. "
— "О нет! То прежде был
Влюбленный царь — отсюда
Песнь страстная моя. Его безумный пыл
Мне чувство сладкое внушил
И трепет страсти безрассудной;
Потешу я тебя такою песнью чудной,
Что в восхищенье ты придешь:
Всем любо пение мое и неги дрожь
В любовном гимне... "
Тут Коршун перебил: "Хорош!
Недурно сказано! Я голоден, а ты мне
Свой голосок суешь... " —
"Знай, я беседую нередко и с царями". —
"Ну, если попадешь к царю в объятья, пой,
Морочь его тогда своими чудесами;
А коршунам рулад не надо, милый мой:
Ведь у голодного-то брюха
Нет уха! "
Лафонтен
Мораль басни Коршун и Соловей такова: к счастью, в настоящей жизни люди, подобные Коршуну, не едят своих оппонентов на обед, однако, они также равнодушны к любым разговорам о прекрасном и искусстве, не имеют жалости или сострадания.
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горькой я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечалось,
Не волнуй того, что не сбылось, -
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи (меня). Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне