когда поздний ночью он звонил у своих дверей, первым звуком после колокольчика был звонкий собачий лай, в котором слышались и боязнь чужого и радость, что это идет свой. потом доносилось шлепанье калош и скрип снимаемого крючка.
он входил и раздевался в темноте, чувствуя недалеко от себя молчаливую женскую фигуру. а колена его ласково царапали когти собаки, и горячий язык лизал застывшую руку.
— ну, что? — спрашивал заспанный голос тоном официального участия.
— ничего. устал, — коротко отвечал владимир михайлович и шел в свою комнату.
за ним, стуча когтями по вощеному полу, шла собака и вспрыгивала на кровать. когда свет зажженной лампы наполнял комнату, взор владимира михайловича встречал упорный взгляд черных глаз собаки. они говорили: приди же, приласкай меня. и, чтобы сделать это желание более понятным, собака вытягивала передние лапы, клала на них боком голову, а зад ее потешно поднимался, и хвост вертелся, как ручка у шарманки.
— друг ты мой единственный! — говорил владимир михайлович и гладил черную блестящую шерсть. точно от полноты чувства, собака опрокидывалась на спину, скалила белые зубы и легонько ворчала, радостная и возбужденная. а он вздыхал, ласкал ее и думал, что нет больше на свете никого, кто любил бы его.
если владимир михайлович возвращался рано и не уставал от работы, он садился писать, и тогда собака укладывалась комочком где-нибудь на стуле возле него, изредка открывала один черный глаз и спросонья виляла хвостом. и когда, взволнованный процессом творчества, измученный муками своих героев, задыхающийся от наплыва мыслей и образов, он ходил по комнате и курил папиросу за папиросой, она следила за ним беспокойным взглядом и сильнее виляла хвостом.
— будем мы с тобой знамениты, васюк? — спрашивал он собаку, и та утвердительно махала хвостом.
когда поздний ночью он звонил у своих дверей, первым звуком после колокольчика был звонкий собачий лай, в котором слышались и боязнь чужого и радость, что это идет свой. потом доносилось шлепанье калош и скрип снимаемого крючка.
он входил и раздевался в темноте, чувствуя недалеко от себя молчаливую женскую фигуру. а колена его ласково царапали когти собаки, и горячий язык лизал застывшую руку.
— ну, что? — спрашивал заспанный голос тоном официального участия.
— ничего. устал, — коротко отвечал владимир михайлович и шел в свою комнату.
за ним, стуча когтями по вощеному полу, шла собака и вспрыгивала на кровать. когда свет зажженной лампы наполнял комнату, взор владимира михайловича встречал упорный взгляд черных глаз собаки. они говорили: приди же, приласкай меня. и, чтобы сделать это желание более понятным, собака вытягивала передние лапы, клала на них боком голову, а зад ее потешно поднимался, и хвост вертелся, как ручка у шарманки.
— друг ты мой единственный! — говорил владимир михайлович и гладил черную блестящую шерсть. точно от полноты чувства, собака опрокидывалась на спину, скалила белые зубы и легонько ворчала, радостная и возбужденная. а он вздыхал, ласкал ее и думал, что нет больше на свете никого, кто любил бы его.
если владимир михайлович возвращался рано и не уставал от работы, он садился писать, и тогда собака укладывалась комочком где-нибудь на стуле возле него, изредка открывала один черный глаз и спросонья виляла хвостом. и когда, взволнованный процессом творчества, измученный муками своих героев, задыхающийся от наплыва мыслей и образов, он ходил по комнате и курил папиросу за папиросой, она следила за ним беспокойным взглядом и сильнее виляла хвостом.
— будем мы с тобой знамениты, васюк? — спрашивал он собаку, и та утвердительно махала хвостом.
— будем тогда печенку есть, ладно?
1.И грянул бой, Полтавской бой! В огне, под градом раскаленным,
Стеной живою отраженным,
Над падшим строем свежий строй
Штыки смыкает. Тяжкой тучей
Отряды конницы летучей,
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся с плеча.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
2.Полки увидели Петра.
И он промчался пред полками,
Могущ и радостен как бой.
Он поле пожирал очами.
За ним вослед неслись толпой
Сии птенцы гнезда Петрова -
В пременах жребия земного
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны;
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный
Полудержавный властелин.
3.Во стане Карл и царь. Не дремлет
И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слугами,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной, Карл явился.
Вожди героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился
Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье. 4.Швед, русский - колет, рубит, режет. Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон. 5.Но близок, близок миг победы. Ура! мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! о славный вид!
Еще напор - и враг бежит.
И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась
Как роем черной саранчи. 6.Пирует Петр. И горд и ясенИ славы полон взор его.
И царской пир его прекрасен.
При кликах войска своего,
В шатре своем он угощает
Своих вождей, вождей чужих,
И славных пленников ласкает,
И за учителей своих
Заздравный кубок подымает.