Жила-была когда-то маленькая баба яга, то есть ведьма, и было ей всего сто двадцать семь лет. для настоящей бабы яги это, конечно, не возраст! можно сказать, что эта баба яга была еще девочкой. жила она в крохотной избушке, одиноко стоявшей в лесу. крыша избушки покривилась от ветра, труба скрючилась, ставни дребезжали на разные голоса. но маленькая баба яга не желала себе лучшего дома, ей и этого вполне хватало. снаружи к избе была пристроена огромная печь. без такой печи никак нельзя обойтись, иначе избушка не была бы настоящим домом бабы яги. в избушке вместе с бабой ягой жил еще ворон. звали его абрахас. он говорил не только «доброе утро! » и «добрый вечер! », как это умеют все говорящие вороны. ворон абрахас умел говорить все! он был мудрым вороном и знал толк буквально во всем на свете. примерно шесть часов в день маленькая баба яга училась колдовать. ведь колдовство не такая уж простая штука: лениться в этом деле никак нельзя! сначала надо вызубрить все простые колдовские штучки, а потом уже более сложные. надо вызубрить от начала до конца всю колдовскую книгу, не пропуская в ней ни одной . маленькая баба яга дошла только до двести тридцатой страницы. в то утро она в вызывании дождя. она сидела во дворе, возле печи, держала на коленях колдовскую книгу и колдовала.
Осенью 1941 года поэт написал стихотворение «ты помнишь, алеша, дороги смоленщины…», в котором словно бы ведет неспешную беседу со своим фронтовым товарищем алексеем сурковым.. ответы суркова остаются «за кадром», да и они не так уж и нужны в данном случае. гораздо важнее то, что чувствуют и помнят оба военных корреспондента. стоит самому прочитать, не такое уж оно длинное. ты помнишь, алеша, дороги смоленщины, как шли бесконечные, злые дожди, как кринки несли нам усталые женщины, прижав, как детей, от дождя их к груди, как слёзы они вытирали украдкою, как вслед нам шептали: - господь вас спаси! - и снова себя называли солдатками, как встарь повелось на великой руси. слезами измеренный чаще, чем верстами, шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз: деревни, деревни, деревни с погостами, как будто на них вся россия сошлась, как будто за каждою околицей, крестом своих рук ограждая живых, всем миром сойдясь, наши прадеды молятся за в бога не верящих внуков своих. ты знаешь, наверное, все-таки родина - не дом городской, где я празднично жил, а эти проселки, что пройдены, с простыми крестами их могил. не знаю, как ты, а меня с деревенскою дорожной тоской от села до села, со вдовьей слезою и с песнею женскою впервые война на проселках свела. ты помнишь, алеша: изба под борисовом, по мертвому плачущий девичий крик, седая старуха в салопчике плисовом, весь в белом, как на смерть одетый, старик. ну что им сказать, чем утешить могли мы их? но, горе поняв своим бабьим чутьем, ты помнишь, старуха сказала: - родимые, покуда идите, мы вас подождем. "мы вас подождем! "- говорили нам пажити. "мы вас подождем! "- говорили леса. ты знаешь, алеша, ночами мне кажется, что следом за мной их идут голоса. по обычаям, только на земле раскидав позади, на наших глазах умирали товарищи, по- рубаху рванув на груди. нас пули с тобою пока еще милуют. но, трижды поверив, что жизнь уже вся, я все-таки горд был за самую милую, за горькую землю, где я родился, за то, что на ней умереть мне завещано, что мать нас на свет родила, что, в бой провожая нас, женщина по- три раза меня обняла.
