СОЛОВЕЙ
Соловей мой, соловей, Голосистый соловей! Ты куда, куда летишь, Где всю ночку пропоёшь? Соловей мой, соловей, Голосистый соловей! Кто-то бедная, как я, Ночь прослушает тебя, Не смыкаючи очей, Утопаючи в слезах? Ты лети, мой соловей, Хоть за тридевять земель, Хоть за синие моря, На чужие берега; Побывай во всех странах, В деревнях и в городах: Не найти тебе нигде Горемышнее меня. У меня ли у младой Дорог жемчуг на груди, У меня ли у младой Жар-колечко на руке, У меня ли у младой В сердце миленький дружок. В день осенний на груди Крупный жемчуг потускнел, 17 Правообладатель Национальный институт образом В зимню ночку на руке Распаялося кольцо, А как нынешней весной Разлюбил меня милой.

Антоний Погорельский (настоящее его ими – Алетеой Пороветатй) написал повесть "Чбрная курица или подземные жители" для своего десятилетнего племянника Алёши Толстого п 1829 г. Многим позже в письмо к Алексею дядя признался, что история, изложенная в сказке — не вымысел, а "страшная быль", случившаался с ним самим в детстве. "Предательствя своего, глупости, гордыни и самонадеянности я и по сей день себе не простил", писал Погорельский. С тех самых дней, по словам атора, он решил отдать все епон силы елуясению Отечеству. Его творчеством восхищался Пушкин, критики называли его повести "первыми русскими фантастическими произведениями". А Алеша Толстой, воспитанно которого было для Погорельского главным делом жизни, вырос и сам стал знаменитым шетелем — Алеккеем Константиновичем Толстым

Иван Шмелев. Рождество в Москве. Рассказ делового человека

Рождество в Москве чувствовалось задолго, – веселой, деловой сутолокой.Только заговелись в Филипповки, 14 ноября, к рождественскому посту, ауж по товарным станциям, особенно в Рогожской, гуси и день и ночь гогочут, – "гусиные поезда", в Германию: раньше было, до ледников-вагонов, живым грузом. Не поверите, – сотни поездов! Шел гусь через Москву, – с Козлова, Тамбова, Курска, Саратова, Самары... Не поминаю Полтавщины, Польши, Литвы, Волыни: оттуда пути другие. И утка, и кура, и индюшка, и тетерка... глухарь и рябчик, бекон-грудинка, и...– чего только требует к Рождеству душа. Горами от нас валило отборноесливочное масло, "царское", с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, – знатоки это о-чень понимают, – не хуже прославленного датчанского. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый" русско-швейцарский" сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, "однаноздря". Чуть не в пятак ноздря. Никак не хуже швейцарского... и дешевле. На сыроварнях у Верещагина вписаны были в книгу анекдоты, как отменные сыровары по Европе на дегустациях. А с предкавказских, ставропольских, степей катился "голландский", липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, – не настояще-голландский, а чуть получше. Толк в сырах немцы понимали, могли соответствовать знаменитейшим сырникам-французам. Ну и "мещерский" шел, – княжескоеизделие! – мелковато-зернисто-терпкий, с острецой натуральной выдержки,– требовался в пивных-биргаллях. Крепкие пивопивы раскусили-таки тараньку нашу: входила в славу, просилась за границу, – белорыбьего балычка не хуже, и – дешевка.