Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому "магическому кристаллу", с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают новые очертания, оборачиваются новыми гранями. 1.Французский эпиграф ко всему тексту романа. В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: "Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого". Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и "сплетен". Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. Главное в первом эпиграфе - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в "частном письме". С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей. Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность. А выше ли "он" окружающих? И да ("чувство превосходства"), и нет ("быть может мнимого"). Так начиная с главного эпиграфа, задано сложное отношение Автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и "приятелем". 2.Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского "Первый снег": "И жить торопится и чувствовать спешит". В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром – любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью. Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа – о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит "в пыли на почтовых", поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому дяде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из "Первого снега" "перевёрнут", обращён в свою противоположность. 3.Эпиграф из римского поэта Горация "O rus!…" (О деревня. ) с псведопереводом "О Русь! ", построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд, не более чем пример каламбура, языковой игры, противоречия между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление "деревни" и "России" в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаётв пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф – своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот.
Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому "магическому кристаллу", с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают новые очертания, оборачиваются новыми гранями. 1.Французский эпиграф ко всему тексту романа. В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: "Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого". Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и "сплетен". Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. Главное в первом эпиграфе - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в "частном письме". С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей. Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность. А выше ли "он" окружающих? И да ("чувство превосходства"), и нет ("быть может мнимого"). Так начиная с главного эпиграфа, задано сложное отношение Автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и "приятелем". 2.Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского "Первый снег": "И жить торопится и чувствовать спешит". В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром – любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью. Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа – о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит "в пыли на почтовых", поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому дяде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из "Первого снега" "перевёрнут", обращён в свою противоположность. 3.Эпиграф из римского поэта Горация "O rus!…" (О деревня. ) с псведопереводом "О Русь! ", построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд, не более чем пример каламбура, языковой игры, противоречия между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление "деревни" и "России" в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаётв пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф – своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот.