“Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зелёная кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями”. Об усадьбе Троекурова: «... над густой зеленью рощи возвышалось зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома — на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня...» ; об усадьбе Дубровского: «... влево но открытом месте серенький домик с красной кровлею.»
Красиво: огонь. Смотришь, смотришь и не можешь насмотреться. Языки пламени вьются и изгибаются, пляшут, кувыркаются, переплетаются причудливыми узорами. Хрупкая, ажурная красота - протяни руку, и не будет её. Протяни руку, и ты обожжёшься. Больно руке, больно сердцу: не дотянешься до чуда.
А можно - сгореть. Вместе сгореть, вместе с этими огненными змейками. Сплясать причудливый танец, изогнуться в последнем экстазе, вспыхнуть и рассыпаться волшебным фейерверком. Несколько секунд волшебной игры, мгновения сказки.
Больно. Убрать руку из огня, и боль прекратится. Слишком многим надо пожертвовать, чтобы стать одним из язычков пламени. Долго ведь можно тлеть, не вспыхивая. И боль сердечная притупится, пройдёт, и жизнь всё-таки жизнь, пусть без щемящей красоты пляшущего огня.
Не для меня сказочный танец мерцающих искр, не мне взлететь вверх, оглушая и изумляя всех. Разве что придёт кто-нибудь, усталый и замёрзший, и разворошит тлеющие огоньки, раздует дремлющее пламя, сожжёт моё сердце в жестокой наивности простого желания согреться.
“Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зелёная кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями”.
Об усадьбе Троекурова: «... над густой зеленью рощи возвышалось зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома — на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня...» ; об усадьбе Дубровского: «... влево но открытом месте серенький домик с красной кровлею.»
Красиво: огонь. Смотришь, смотришь и не можешь насмотреться. Языки пламени вьются и изгибаются, пляшут, кувыркаются, переплетаются причудливыми узорами. Хрупкая, ажурная красота - протяни руку, и не будет её. Протяни руку, и ты обожжёшься. Больно руке, больно сердцу: не дотянешься до чуда.
А можно - сгореть. Вместе сгореть, вместе с этими огненными змейками. Сплясать причудливый танец, изогнуться в последнем экстазе, вспыхнуть и рассыпаться волшебным фейерверком. Несколько секунд волшебной игры, мгновения сказки.
Больно. Убрать руку из огня, и боль прекратится. Слишком многим надо пожертвовать, чтобы стать одним из язычков пламени. Долго ведь можно тлеть, не вспыхивая. И боль сердечная притупится, пройдёт, и жизнь всё-таки жизнь, пусть без щемящей красоты пляшущего огня.
Не для меня сказочный танец мерцающих искр, не мне взлететь вверх, оглушая и изумляя всех. Разве что придёт кто-нибудь, усталый и замёрзший, и разворошит тлеющие огоньки, раздует дремлющее пламя, сожжёт моё сердце в жестокой наивности простого желания согреться.
Где же ты, путник?