Даль Владимир Иванович (1801—1872), беллетрист, этнограф, крупнейший знаток русского языка. Родился 22 ноября 1801 г. в Луганске (Украина) в семье врача. Учился в Морском кадетском корпусе в Петербурге, окончил медицинский факультет Дерптского (Тартуского) университета и, как и большинство дворян XIX в., посвятил себя поначалу государственной службе.
В 40—50-х гг. Даль служил в министерстве внутренних дел, в течение десяти лет управлял Нижегородской удельной конторой и в этой должности в 1859 г. вышел в отставку и поселился в Москве. Он был консерватором и с резкой неприязнью относился к инородцам. Ещё в 1827 г. Даль дебютировал в печати стихами, а в 1832 г. выпустил «первый пяток» своих «Русских сказок». Тираж был изъят из продажи, так как живая, порой ненормативная лексика вызвала протест цензурного ведомства. В 1834—1839 гг. сказки «Были и небылицы» печатались в журнале «Библиотека для чтения»; часть сказок он написал и в 40-х гг. Наряду со сказками в 30-х гг. Даль писал этнографические очерки о быте западных и восточных окраин России, Польши, Турции, славянских земель (повести «Цыганка», «Лодолянка», «Болгарка» и т. д.). В 1838 г. он был избран членом Петербургской академии наук. Далю принадлежит также ряд рассказов для широкой народной массы — матросов, солдат, крестьянства: «Матросские досуги» (1853 г.), «Солдатские досуги» (1861 г.) и др. Два крупнейших труда Даля — «Пословицы русского народа» (1861—1862 гг.) и «Толковый словарь живого великорусского языка» (т. 1—4, 1863—1866 гг.). Сборник пословиц (он содержит около 30 тыс. пословиц и поговорок) и словарь Даль составлял в течение многих лет, эти труды были готовы к печати ещё в 50-х гг. За последнюю работу в 1863 г. автор был удостоен звания почётного академика Петербургской академии наук. Несмотря на недостаточную академичность «Словаря», сама его грандиозность, богатство «сырого», ранее неизвестного материала сделали книгу одним из основных пособий по русскому языку, не утратившим своего значения до настоящего времени. Умер Даль 4 октября 1872 г. в Москве.
Точные, запоминающиеся, выразительные детали пейзажей, портретов, интерьеров, как правило, могут многое рассказать о героях, об обстоятельствах их жизни. Но порой художественная деталь перекликается с самим сюжетом произведения. Именно так происходит в повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель».
Здесь для нас необычайно важна подробность интерьера — лубочные картинки на стенах домика станционного смотрителя. Картинки эти изображают библейскую притчу о блудном сыне. Попробуем рассмотреть роль этой художественной детали более подробно.
Полемичность сюжета «Станционного смотрителя», наличие в нем различных стихий (сентиментальной, романтической) и преодоление их всех Пушкиным было отмечено многими исследователями. «Содержанием этих картинок Пушкин формулирует в нарочито-сочном, немецко-филистерском виде — одно из положений ходячей морали. И этому благочестивому обману он в своем рассказе противопоставляет живую правду», — писал М. Гершензон.
Вспомним сюжет евангельской притчи. Было у одного человека два сына, отец поделил между ними имение. По некоторого времени младший сын пустился в странствия и растерял имение свое, живя легкомысленно и распутно. Оставив отчий дом, он вынужден был терпеть голод, нужду и лишения. Но сын искренне раскаялся в своем поступке и возвратился к отцу, который простил его: «...сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».
Раскаялась ли героиня в содеянном? Видимо, нет. Да, она плачет об отце и о своей прежней жизни, но она счастлива в настоящем.
Можем ли мы упрекать героиню за ее поступок? Может быть, было бы лучше, если бы она навсегда осталась в маленьком домике смотрителя, вышла замуж за какого-нибудь писаря и продолжала жить тихой, размеренной жизнью? Безусловно, именно об этом мечтал Самсон Вырин, это его представление о жизни, его идеал.
Мир бедного смотрителя ограничен его социальным положением, профессией и домашним очагом. Он добр и бесхитростен, по-русски патриархален, религиозен, искренне любит дочь. Образ смотрителя ассоциируется у нас с сентиментальными повестями.
Но, вместе с тем, в своем сознании Самсон Вырин даже мысли не допускает о том, что дочь его может стремиться совсем к иной жизни, нежели тихое и унылое существование в маленьком домике на станции, оживляемое лишь визитом проезжего. Увидев Дуню в Петербурге, прекрасно одетой, с нежностью смотрящей на Минского, выслушав оправдания гусара и его обещание, он опять-таки не может подумать о благополучном разрешении ситуации. Смотритель не верит Минскому. Мировосприятие Вырина ограничено его жизненным опытом, патриархальной традицией, моралью здравого смысла, наконец, эгоистичностью. Он не верит Минскому, потому что не хочет верить в то, что Дуня может быть счастлива где-то, кроме маленького домика на станции.
Характерно, что здесь Вырин не испытывает той обычной родительской радости, которая возникает у бедного человека, когда «чаду» его достается лучшая доля. В этом безусловный эгоизм его, но одновременно реакция героя подчеркивает и реалистичность повествования: Самсон Вырин «знает» жизнь, он не готов поверить «в сказку».
Образ Минского еще больше раздвигает рамки культурно-литературной традиции. Сама фамилия его указывает на романтического героя. Сюжетная роль Минского напоминает нам о сентиментальной повести, где изображена любовь «неравных», где один из героев «в бедности рожден». Характер же персонажа многогранен, что типично уже для реалистических произведений.
Минский эмоционален, импульсивен, подвержен душевным порывам, легкомыслен. Безусловно, поддавшись чувствам, он ведет себя недостойно, совершенно не задумывается о судьбе бедного смотрителя. Однако гусар чувствует свою вину и искренне просит у смотрителя прощения: «Рад просить у тебя прощения», — «в крайнем замешательстве» говорит он Вырину.
Минский более тонко рассматривает ситуацию, нежели Самсон Вырин. Гусар понимает, что Дуня «отвыкла от прежнего своего состояния», что ни отец, ни дочь — оба не забудут того, что произошло. Он дает смотрителю слово, что дочь его будет счастлива. И Минский держит свое слово — вопреки всем представлениям здравого смысла он женится на бедной девушке. Видимо, для героя были значимы понятия «чести» и «долга», «дворянского слова».
В критике высказывалось мнение, что брак этот стоил Дуне больших душевных усилий, борьбы. В качестве иллюстрации этой мысли приводилось пушкинское замечание о «задумчивости» Минского в комнате Авдотьи Самсоновны. Однако, на наш взгляд, задумчивость эта вполне естественна в его положении. Для любого мужчины женитьба — психологически очень трудный шаг. Минский — привлекательный повеса-гусар, привыкший, очевидно к романам, флирту и т.п. Здесь же он должен не просто решиться на женитьбу, но решиться на мезальянс в глазах света. Психологическая трудность ситуации здесь утраивается для пушкинского героя. И, думается, счастливый финал этой истории определен именно Минским: если бы он не любил Дуню, не захотел жениться на ней, всякая борьба с ее стороны была бы бесплодной.
Даль Владимир Иванович (1801—1872), беллетрист, этнограф, крупнейший знаток русского языка. Родился 22 ноября 1801 г. в Луганске (Украина) в семье врача. Учился в Морском кадетском корпусе в Петербурге, окончил медицинский факультет Дерптского (Тартуского) университета и, как и большинство дворян XIX в., посвятил себя поначалу государственной службе.
В 40—50-х гг. Даль служил в министерстве внутренних дел, в течение десяти лет управлял Нижегородской удельной конторой и в этой должности в 1859 г. вышел в отставку и поселился в Москве. Он был консерватором и с резкой неприязнью относился к инородцам. Ещё в 1827 г. Даль дебютировал в печати стихами, а в 1832 г. выпустил «первый пяток» своих «Русских сказок». Тираж был изъят из продажи, так как живая, порой ненормативная лексика вызвала протест цензурного ведомства. В 1834—1839 гг. сказки «Были и небылицы» печатались в журнале «Библиотека для чтения»; часть сказок он написал и в 40-х гг. Наряду со сказками в 30-х гг. Даль писал этнографические очерки о быте западных и восточных окраин России, Польши, Турции, славянских земель (повести «Цыганка», «Лодолянка», «Болгарка» и т. д.). В 1838 г. он был избран членом Петербургской академии наук. Далю принадлежит также ряд рассказов для широкой народной массы — матросов, солдат, крестьянства: «Матросские досуги» (1853 г.), «Солдатские досуги» (1861 г.) и др. Два крупнейших труда Даля — «Пословицы русского народа» (1861—1862 гг.) и «Толковый словарь живого великорусского языка» (т. 1—4, 1863—1866 гг.). Сборник пословиц (он содержит около 30 тыс. пословиц и поговорок) и словарь Даль составлял в течение многих лет, эти труды были готовы к печати ещё в 50-х гг. За последнюю работу в 1863 г. автор был удостоен звания почётного академика Петербургской академии наук. Несмотря на недостаточную академичность «Словаря», сама его грандиозность, богатство «сырого», ранее неизвестного материала сделали книгу одним из основных пособий по русскому языку, не утратившим своего значения до настоящего времени. Умер Даль 4 октября 1872 г. в Москве.
Точные, запоминающиеся, выразительные детали пейзажей, портретов, интерьеров, как правило, могут многое рассказать о героях, об обстоятельствах их жизни. Но порой художественная деталь перекликается с самим сюжетом произведения. Именно так происходит в повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель».
Здесь для нас необычайно важна подробность интерьера — лубочные картинки на стенах домика станционного смотрителя. Картинки эти изображают библейскую притчу о блудном сыне. Попробуем рассмотреть роль этой художественной детали более подробно.
Полемичность сюжета «Станционного смотрителя», наличие в нем различных стихий (сентиментальной, романтической) и преодоление их всех Пушкиным было отмечено многими исследователями. «Содержанием этих картинок Пушкин формулирует в нарочито-сочном, немецко-филистерском виде — одно из положений ходячей морали. И этому благочестивому обману он в своем рассказе противопоставляет живую правду», — писал М. Гершензон.
Вспомним сюжет евангельской притчи. Было у одного человека два сына, отец поделил между ними имение. По некоторого времени младший сын пустился в странствия и растерял имение свое, живя легкомысленно и распутно. Оставив отчий дом, он вынужден был терпеть голод, нужду и лишения. Но сын искренне раскаялся в своем поступке и возвратился к отцу, который простил его: «...сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».
Раскаялась ли героиня в содеянном? Видимо, нет. Да, она плачет об отце и о своей прежней жизни, но она счастлива в настоящем.
Можем ли мы упрекать героиню за ее поступок? Может быть, было бы лучше, если бы она навсегда осталась в маленьком домике смотрителя, вышла замуж за какого-нибудь писаря и продолжала жить тихой, размеренной жизнью? Безусловно, именно об этом мечтал Самсон Вырин, это его представление о жизни, его идеал.
Мир бедного смотрителя ограничен его социальным положением, профессией и домашним очагом. Он добр и бесхитростен, по-русски патриархален, религиозен, искренне любит дочь. Образ смотрителя ассоциируется у нас с сентиментальными повестями.
Но, вместе с тем, в своем сознании Самсон Вырин даже мысли не допускает о том, что дочь его может стремиться совсем к иной жизни, нежели тихое и унылое существование в маленьком домике на станции, оживляемое лишь визитом проезжего. Увидев Дуню в Петербурге, прекрасно одетой, с нежностью смотрящей на Минского, выслушав оправдания гусара и его обещание, он опять-таки не может подумать о благополучном разрешении ситуации. Смотритель не верит Минскому. Мировосприятие Вырина ограничено его жизненным опытом, патриархальной традицией, моралью здравого смысла, наконец, эгоистичностью. Он не верит Минскому, потому что не хочет верить в то, что Дуня может быть счастлива где-то, кроме маленького домика на станции.
Характерно, что здесь Вырин не испытывает той обычной родительской радости, которая возникает у бедного человека, когда «чаду» его достается лучшая доля. В этом безусловный эгоизм его, но одновременно реакция героя подчеркивает и реалистичность повествования: Самсон Вырин «знает» жизнь, он не готов поверить «в сказку».
Образ Минского еще больше раздвигает рамки культурно-литературной традиции. Сама фамилия его указывает на романтического героя. Сюжетная роль Минского напоминает нам о сентиментальной повести, где изображена любовь «неравных», где один из героев «в бедности рожден». Характер же персонажа многогранен, что типично уже для реалистических произведений.
Минский эмоционален, импульсивен, подвержен душевным порывам, легкомыслен. Безусловно, поддавшись чувствам, он ведет себя недостойно, совершенно не задумывается о судьбе бедного смотрителя. Однако гусар чувствует свою вину и искренне просит у смотрителя прощения: «Рад просить у тебя прощения», — «в крайнем замешательстве» говорит он Вырину.
Минский более тонко рассматривает ситуацию, нежели Самсон Вырин. Гусар понимает, что Дуня «отвыкла от прежнего своего состояния», что ни отец, ни дочь — оба не забудут того, что произошло. Он дает смотрителю слово, что дочь его будет счастлива. И Минский держит свое слово — вопреки всем представлениям здравого смысла он женится на бедной девушке. Видимо, для героя были значимы понятия «чести» и «долга», «дворянского слова».
В критике высказывалось мнение, что брак этот стоил Дуне больших душевных усилий, борьбы. В качестве иллюстрации этой мысли приводилось пушкинское замечание о «задумчивости» Минского в комнате Авдотьи Самсоновны. Однако, на наш взгляд, задумчивость эта вполне естественна в его положении. Для любого мужчины женитьба — психологически очень трудный шаг. Минский — привлекательный повеса-гусар, привыкший, очевидно к романам, флирту и т.п. Здесь же он должен не просто решиться на женитьбу, но решиться на мезальянс в глазах света. Психологическая трудность ситуации здесь утраивается для пушкинского героя. И, думается, счастливый финал этой истории определен именно Минским: если бы он не любил Дуню, не захотел жениться на ней, всякая борьба с ее стороны была бы бесплодной.