Поэма «Медный всадник», одно из самых высоких и вечных созданий его поэтического духа. Исходная тема поэмы - тема Петра: с нее в поэме все начинается. Эта тема в ее историческом и нравственном аспекте давно занимала Пушкина. Ей были посвящены в значительной мере «Стансы». Она должна была играть важную роль в незавершенном романе «Арап Петра Великого». Она была одной из ведущих в поэме «Полтава». С последней «Медный всадник» имеет особенно близкие точки соприкосновения. Написанная в 1828 г., «Полтава» не только в финальной своей части, но и в целом была вдохновлена мыслью о Петре. Отсюда многие важные особенности поэмы - идейные и стилевые. Тень великого Петра легла на все создание Пушкина и определила общую расцветку исторической картины; она определила, в частности, авторское отношение ко всем героям поэмы. Сознательно или бессознательно Пушкин судит всех героев именем Петра и его же именем выносит им приговор. С этим связана несвойственная Пушкину в других случаях некоторая одноплановость и однозначность в изображении героев. Белинский писал об этом применительно к Мазепе: «...в Мазепе мы видим одну низость интригана, состарившегося в кознях».Вспомним, что Самозванца в «Борисе Годунове» Пушкин показал далеко не столь однолинейно. В отличие от «Бориса Годунова», «Полтава» исполнена не только исторического, но и морализаторского пафоса. Это поэма одноцентровая, в известном смысле «одногерой-ная». В ней все так или иначе связано с Петром, устремлено на Петра, все им проверяется. С точки зрения нравственной, да и исторической тоже, в поэме существует только одна безусловная положительная ценность - Петр и все, что ему близко, что служит его делу. Противники его дела при таком подходе становятся злодеями, исторически ничтожными и ущербными. Именно таким и является Мазепа. В нем все вызывает в читателе отталкивание, чувство неприязни. И даже любовь, внушенная нм Марии, представляется читателю странной и, главное, почти вовсе лишенной поэзии.Подлинно высокой поэзия исполнена третья часть поэмы, целиком посвященная Петру. Эта пасть поистине венчает поэму, для Пушкина она самая главная. С самого начала и до конца, и в описании Полтавской битвы, и в последующих картинах и рассуждениях, она звучит как высокая ода Петру, как хвала Петру и его делам. Замечательно, что эти финальные мотивы «Полтавы сто лет», памятник Петру) становятся основными мотивами «Медного всадника». Более того, «Медный всадник» начинается с того, чем кончается «Полтава»: с высокой оды Петру и его делу. Тема Петра в ее возвышенно-одическом решении звучит в «Медном всаднике» и далее. С пушкинским маленьким человеком, с Евгением, по ходу поэтического повествования именно такая переоценка и происходит. Он необычайно вырастает в глазах читателя в кульминационной сцене поэмы - в сцене бунта. Здесь Евгений дан уже на ином эмоциональном и идеологическом фоне, чем вначале. Бунтующий, почувствовавший свое право Евгений перестает быть маленьким человеком, в этот момент он истинно великий, и замечательно, что это находит отражение и в языке, которым о нем говорится.»«Дикие взоры», «пламень пробежал», «чело», «обуянный» и пр.- все это приметные черты того возвышенно-архаического, одического стиля, который с самого начала поэмы связан с темой Петра. Теперь он связан и с Евгением. Стилистические средства характеристики Евгения в момент крайнего напряжения сюжетного конфликта оказываются однородными со средствами характеристики Петра. И в этом одно из проявлений - художественных проявлений - глубокой, гуманистической мысли поэмы. Сами особенности стилистики, которые читатель воспринимает цельно и эмоционально, дают ему почувствовать, что в поэме сталкивается не малое с большим, а две равновеликие и равноправные исторические силы.«Медный всадник» в известной мере похож на поэму «Анджело»: не случайно обе поэмы писались в одно и то же время. И в «Медном всаднике» тоже важное место занимает тема власти. Но решается она принципиально иначе, чем в «Анджело»: в соответствии не с авторским идеалом и его политической программой, а с объективным и трагическим ходом истории, в которой нет места для идиллии. В результате «Медный всадник» оказывается начисто лишенным какого-либо дидактизма. Это не дидактическая и не программно-идеальная, а трагическая и глубоко философская поэма.Показательно, что среди многочисленных толкователей «Медного всадника» наблюдается нечто очень похожее на то, что происходит с интерпретаторами философских романов Достоевского.
