Тема судьбы, роковой случайности звучит во многих произведениях Пушкина, но наиболее яркое выражение она нашла в цикле повестей, объединенных названием «Повести Белкина». В повести «Станционный смотритель» случайный проезжий вторгается в жизнь Семена Вырина, ломая ее. Случайная обида чуть не стала причиной гибели графа Б. из повести «Выстрел». Непредвиденный случай — метель, помешал героям одноименной повести совершить роковую ошибку — заключить брак, неугодный родителям и, как видно, Богу. Трогательна, но и заурядна история любви провинциальной барышни Марьи Гавриловны и бедного прапорщика Владимира. «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена». Повседневное однообразие и скука провинциальной жизни вкупе с будоражащими молодую кровь сюжетами любовных романов разбудили чувственность романтичной девушки. И, согласно законам жанра, выбор ее не мог упасть ни на кого, кроме бедного, но благородного юноши, традиционно не одобряемого родителями. Вся любовная история Марьи Гавриловны и Владимира похожа на бесхитростную игру больших детей: герои «...были в переписке, и всякий день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения». Невольно обращаешь внимание на атрибуты, без которых невозможно «истинное» романтическое чувство — роща, старая часовня, клятвы. Но дело, которое задумали эти большие дети — тайное венчание, отнюдь не так безобидно, как их первые попытки познать любовь. Ведь подобный брак обрекал Марью Гавриловну на полунищее существование, да и чувства, навеянные романтикой, не гарантируют прочный брак и взаимопонимание. Это понимали родители девушки, но влюбленные были далеки от реальности, это видно и из их патетического представления о том, как родители «...будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: «Дети! придите в наши объятия». И свершилось бы непоправимое, но на то и провидение божье, чтобы предотвращать подобные ошибки. Метель нарушила планы влюбленных, бедный прапорщик заблудился и не попал на собственное бракосочетание. Не зная, что произошло без него в церкви, думая, что невеста считает его обманщиком, он уходит на войну, где вскоре и погибает. Для Марьи Гавриловны же этот печальный опыт становится первым этапом на пути взросления. Урок, который преподала ей жизнь, становится наказанием за легкомысленность. То, что никому из женихов «...она ... не подавала и малейшей надежды», окружающие принимали за верность прежней любви, не зная о страшной тайне девушки. Но, видимо, учитывая безгрешность помыслов молодых влюбленных, судьба смилостивилась над Марьей Гавриловной и все расставила на свои места, устроив ей встречу с человеком, богом предназначенным в мужья, и ставшим ее супругом при таких странных обстоятельствах. Мне кажется, что роковая случайность, описанная в повести, повлияла не только на внешний ход событий, но и на характер героев. Ведь, судя по тому, что Бурмин происшествие в церкви считал пусть жестокой, но шуткой, он не отличался благонравием, и был, скорее всего, довольно легкомысленным человеком. Так же, как и Марья Гавриловна, легкомысленность которой основывалась на романтических идеалах, почерпнутых из любовных романов, на жажде высокого чувства без понимания ответственности за свою судьбу и судьбу других людей. Период неизвестности, воспринятый обоими как конец дальнейшей личной жизни, сделал их серьезнее, опытнее, заставил переосмыслить отношение к жизни. Что, несомненно, заставит их бережнее относиться к обретенному счастью, ценить и уважать чувства друг друга.
«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; тёмно-синяя поверхность моря уже сбросила с себя сумрак ночи и ждёт первого луча, чтобы заиграть весёлым блеском; с бухты несёт холодом и туманом; снега нет — всё черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далёкий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра... Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...» Несмотря на то, что в городе идут боевые действия, жизнь идёт своим чередом: торговки продают горячие булки, а мужики — сбитень. Кажется, что здесь странно смешалась лагерная и мирная жизнь, все суетятся и пугаются, но это обманчивое впечатление: большинство людей уже не обращает внимания ни на выстрелы, ни на взрывы, они заняты «будничным делом». Только на бастионах «вы увидите... защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища».
В госпитале раненые солдаты рассказывают о своих впечатлениях: тот, кто потерял ногу, не помнит боли, потому что не думал о ней; в женщину, относившую на бастион мужу обед, попал снаряд, и ей отрезали ногу выше колена. В отдельном помещении делают перевязки и операции. Раненые, ожидающие своей очереди на операцию, в ужасе видят, как доктора ампутируют их товарищам руки и ноги, а фельдшер равнодушно бросает отрезанные части тел в угол. Здесь можно видеть «ужасные, потрясающие душу зрелища... войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а... войну в настоящем её выражении — в крови, в страданиях, в смерти...». Молоденький офицер, воевавший на четвёртом, самом опасном бастионе, жалуется не на обилие бомб и снарядов, падающих на головы защитников бастиона, а на грязь. Это его защитная реакция на опасность; он ведёт себя слишком смело, развязно и непринуждённо.
По пути на четвёртый бастион всё реже встречаются невоенные люди, и всё чаще попадаются носилки с ранеными. Собственно на бастионе офицер-артиллерист ведёт себя спокойно (он привык и к свисту пуль, и к грохоту взрывов). Он рассказывает, как во время штурма пятого числа на его батарее осталось только одно действующее орудие и очень мало прислуги, но всё же на другое утро он уже опять палил из всех пушек.
Офицер вспоминает, как бомба попала в матросскую землянку и положила одиннадцать человек. В лицах, осанке, движениях защитников бастиона видны «главные черты, составляющие силу русского, — простоты и упрямства; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили ещё следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства... Чувство злобы, мщения врагу... таится в душе каждого». Когда ядро летит прямо на человека, его не покидает чувство наслаждения и вместе с тем страха, а затем он уже сам ожидает, чтобы бомба взорвалась поближе, потому что «есть особая прелесть» в подобной игре со смертью. «Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа... Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая высокая побудительная причина — эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, — любовь к родине... Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский...»
«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; тёмно-синяя поверхность моря уже сбросила с себя сумрак ночи и ждёт первого луча, чтобы заиграть весёлым блеском; с бухты несёт холодом и туманом; снега нет — всё черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далёкий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра... Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...» Несмотря на то, что в городе идут боевые действия, жизнь идёт своим чередом: торговки продают горячие булки, а мужики — сбитень. Кажется, что здесь странно смешалась лагерная и мирная жизнь, все суетятся и пугаются, но это обманчивое впечатление: большинство людей уже не обращает внимания ни на выстрелы, ни на взрывы, они заняты «будничным делом». Только на бастионах «вы увидите... защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища».
В госпитале раненые солдаты рассказывают о своих впечатлениях: тот, кто потерял ногу, не помнит боли, потому что не думал о ней; в женщину, относившую на бастион мужу обед, попал снаряд, и ей отрезали ногу выше колена. В отдельном помещении делают перевязки и операции. Раненые, ожидающие своей очереди на операцию, в ужасе видят, как доктора ампутируют их товарищам руки и ноги, а фельдшер равнодушно бросает отрезанные части тел в угол. Здесь можно видеть «ужасные, потрясающие душу зрелища... войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а... войну в настоящем её выражении — в крови, в страданиях, в смерти...». Молоденький офицер, воевавший на четвёртом, самом опасном бастионе, жалуется не на обилие бомб и снарядов, падающих на головы защитников бастиона, а на грязь. Это его защитная реакция на опасность; он ведёт себя слишком смело, развязно и непринуждённо.
По пути на четвёртый бастион всё реже встречаются невоенные люди, и всё чаще попадаются носилки с ранеными. Собственно на бастионе офицер-артиллерист ведёт себя спокойно (он привык и к свисту пуль, и к грохоту взрывов). Он рассказывает, как во время штурма пятого числа на его батарее осталось только одно действующее орудие и очень мало прислуги, но всё же на другое утро он уже опять палил из всех пушек.
Офицер вспоминает, как бомба попала в матросскую землянку и положила одиннадцать человек. В лицах, осанке, движениях защитников бастиона видны «главные черты, составляющие силу русского, — простоты и упрямства; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили ещё следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства... Чувство злобы, мщения врагу... таится в душе каждого». Когда ядро летит прямо на человека, его не покидает чувство наслаждения и вместе с тем страха, а затем он уже сам ожидает, чтобы бомба взорвалась поближе, потому что «есть особая прелесть» в подобной игре со смертью. «Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа... Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая высокая побудительная причина — эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, — любовь к родине... Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский...»