На смену светлому и непосредственному, открытому взгляду на мир, на смену упоению жизнью приходит эпоха разочарования, анализа, скепсиса и «тоски по жизни». На смену эпохе Пушкина приходит эпоха Лермонтова. Эти эпохи разделил 1825 год, год разгрома восстания декабристов. И в поэзии Лермонтова с первых же строк звучит тема одиночества. Противоположность двух поэтических миров отчетливо видна при сравнении «Пророка» Пушкина и «Пророка» Лермонтова. Лермонтов подхватывает пушкинскую тему преображения поэта в пророка и развивает ее. У Пушкина стихотворение звучит предвестием великого дела, которое предстоит свершить пророку в мире, широко открытом перед ним, ждущем его: ...обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей. Лермонтов же эту тему продолжает в ином ключе — печали и разочарования. Мир, куда выходит лермонтовский пророк, полон злобы и вражды. Все живое, доброе, истинное, светлое, чистое сосредоточилось в пророке и на том островке жизни («в пустыне»), куда его изгоняют «они», — те, кому пророк пытался проповедовать «любви и правды чистые ученья». Эти «они», исполненные бешеной злобы, самодовольной гордости и неверия, «жадною толпой стоящие у трона», — палачи «Свободы, Гения и Славы». «Они» — пестрая толпа «приличьем стянутых масок», это рабы и господа, населяющие «немытую Россию», это и «наше поколенье», постыдно равнодушное к добру и злу. Ощущение потерянности, одиночества знакомо людям 30-х годов XIX века. Журнальные статьи тех лет полны размышлений о ничтожестве и бесплодности молодого поколения, ничего не приобретшего и преждевременно одряхлевшего. Но никто в то время в искусстве с такой силой и полнотой, с такой болью и страстью, как Лермонтов, не раскрыл трагедию одинокой души, брошенной в холодный, враждебный, жестокий мир. Однако это одиночество не отрешенность от жизни, это упрек и вызов окружающей поэта действительности. Протест заглушает в поэте настроение безысходности, рождает жажду жизни, стремление не бежать от мира, а найти себя и свое место в нем. «Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня», — в этих словах стихотворения «Узник» звучит страстный порыв поэта к свободе, к счастью.
Противоположность двух поэтических миров отчетливо видна при сравнении «Пророка» Пушкина и «Пророка» Лермонтова. Лермонтов подхватывает пушкинскую тему преображения поэта в пророка и развивает ее. У Пушкина стихотворение звучит предвестием великого дела, которое предстоит свершить пророку в мире, широко открытом перед ним, ждущем его:
...обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
Лермонтов же эту тему продолжает в ином ключе — печали и разочарования. Мир, куда выходит лермонтовский пророк, полон злобы и вражды. Все живое, доброе, истинное, светлое, чистое сосредоточилось в пророке и на том островке жизни («в пустыне»), куда его изгоняют «они», — те, кому пророк пытался проповедовать «любви и правды чистые ученья». Эти «они», исполненные бешеной злобы, самодовольной гордости и неверия, «жадною толпой стоящие у трона», — палачи «Свободы, Гения и Славы». «Они» — пестрая толпа «приличьем стянутых масок», это рабы и господа, населяющие «немытую Россию», это и «наше поколенье», постыдно равнодушное к добру и злу.
Ощущение потерянности, одиночества знакомо людям 30-х годов XIX века. Журнальные статьи тех лет полны размышлений о ничтожестве и бесплодности молодого поколения, ничего не приобретшего и преждевременно одряхлевшего. Но никто в то время в искусстве с такой силой и полнотой, с такой болью и страстью, как Лермонтов, не раскрыл трагедию одинокой души, брошенной в холодный, враждебный, жестокий мир. Однако это одиночество не отрешенность от жизни, это упрек и вызов окружающей поэта действительности. Протест заглушает в поэте настроение безысходности, рождает жажду жизни, стремление не бежать от мира, а найти себя и свое место в нем. «Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня», — в этих словах стихотворения «Узник» звучит страстный порыв поэта к свободе, к счастью.