Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пены стекали по его склону. Он был изображен в последнем моменте взлета. Корабль шел прямо на зрителя. Высоко поднявшийся бугшприт заслонял основание мачт. Гребень вала, распластанный корабельным килем, напоминал крылья гигантской птицы. Пена неслась в воздух. Паруса, туманно видимые из-за бакборта и выше бугшприта, полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал, выпрямиться, а затем, склоняясь над бездной, мчать судно к новым лавинам. Разорванные облака низко трепетали над океаном. Тусклый свет обреченно боролся с надвигающейся тьмой ночи. Но всего замечательнее была в этой картине фигура человека, стоящего на баке спиной к зрителю. Она выражала все положение, даже характер момента. Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего собственно не говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю. Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом и кричал — но что? Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть на другой галс или, заглушая ветер, звал боцмана? Не мысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину. Вдруг показалось ему, что слева подошел, став рядом, неизвестный невидимый; стоило повернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа. Грэй знал это. Но он не погасил воображения, а прислушался. Беззвучный голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку. Все это Грэй слышал внутри себя. Он осмотрелся: мгновенно вставшая тишина рассеяла звучную паутину фантазии; связь с бурей исчезла.
Ноздрев — молодцеватый 35-летний «говорун, кутила, лихач»; третий по счету помещик, с которым Чичиков затевает торг о мертвых душах. Знакомство происходит в 1-й главе, на обеде у прокурора; возобновляется случайно — в трактире (гл. 4). Чичиков направляется от Коробочки к Собакевичу. Ноздрев, в свою очередь, вместе с «зятем Межуевым» возвращается с ярмарки, где пропил и проиграл все, вплоть до экипажа. Н. немедленно заманивает Чичикова к себе в имение, попутно аттестовав Собакевича «жидомором», а самого героя романа (не слишком охотно соглашающегося последовать за Н.) — Оподелдоком Ивановичем. Привезя тестей, немедленно ведет показывать хозяйство. Начинает с конюшни; продолжает волчонком, которого кормят одним лишь сырым мясом, и прудом, где (по рассказам Н., неизменно фантастическим) водятся щуки, каждую из которых под силу вытащить лишь двум рыбакам. После псарни, где Н. среди собак выглядит «совершенно как отец семейства», гости направляются на поле; тут русаков конечно же ловят руками. Плюшкин — пятый и последний из «череды» помещиков, к которым Чичиков обращается с предложением продать ему мертвые души. В своеобразной отрицательной иерархии помещичьих типов, выведенных в поэме, этот скупой старик (ему седьмой десяток) занимает одновременно и самую нижнюю, и самую верхнюю ступень. Его образ олицетворяет полное омертвение человеческой души, почти полную погибель сильной и яркой личности, без остатка поглощенной страстью скупости, но именно поэтому воскреснуть и преобразиться. Собакевич - четвертый (после Ноздрева, перед Плюшкиным) «продавец» «мертвых душ»; наделен могучей «природой» — в 7-й главе жалуется председателю палаты и Чичикову на то, что живет пятый десяток, а не болел ни разу — и за это придется когда- нибудь «заплатить»; аппетит соответствует его могучей натуре — в той же главе описано «поедание» им осетра в 9 пудов.
«говорун, кутила, лихач»; третий по счету
помещик, с которым Чичиков затевает торг
о мертвых душах.
Знакомство происходит в 1-й главе, на
обеде у прокурора; возобновляется
случайно — в трактире (гл. 4). Чичиков
направляется от Коробочки к Собакевичу.
Ноздрев, в свою очередь, вместе с «зятем
Межуевым» возвращается с ярмарки, где
пропил и проиграл все, вплоть до экипажа.
Н. немедленно заманивает Чичикова к себе
в имение, попутно аттестовав Собакевича
«жидомором», а самого героя романа (не
слишком охотно соглашающегося
последовать за Н.) — Оподелдоком
Ивановичем. Привезя тестей, немедленно
ведет показывать хозяйство. Начинает с
конюшни; продолжает волчонком, которого
кормят одним лишь сырым мясом, и
прудом, где (по рассказам Н., неизменно
фантастическим) водятся щуки, каждую из
которых под силу вытащить лишь двум
рыбакам. После псарни, где Н. среди собак
выглядит «совершенно как отец семейства»,
гости направляются на поле; тут русаков
конечно же ловят руками.
Плюшкин — пятый и последний из «череды»
помещиков, к которым Чичиков обращается
с предложением продать ему мертвые
души. В своеобразной отрицательной
иерархии помещичьих типов, выведенных в
поэме, этот скупой старик (ему седьмой
десяток) занимает одновременно и самую
нижнюю, и самую верхнюю ступень. Его
образ олицетворяет полное омертвение
человеческой души, почти полную погибель
сильной и яркой личности, без остатка
поглощенной страстью скупости, но именно
поэтому воскреснуть и
преобразиться.
Собакевич - четвертый (после Ноздрева,
перед Плюшкиным) «продавец» «мертвых
душ»; наделен могучей «природой» — в 7-й
главе жалуется председателю палаты и
Чичикову на то, что живет пятый десяток, а
не болел ни разу — и за это придется когда-
нибудь «заплатить»; аппетит соответствует
его могучей натуре — в той же главе
описано «поедание» им осетра в 9 пудов.