У бабы и деда не было детей. Однажды, отправился дед в поле работать, а бабка блины осталась готовить. Напекла блинов и что отнести блины деду не кому. Тут из кусочка хлопка вылез мальчик Липунюшка . Взял Липунюшка блины и понёс их деду.Мальчик был такой маленький, что не смог даже перелезть через кочку. Позвал деда, тот ему Вызвался Липунюшка деду пахать, а мимо барин едет. Удивился он, что лошадь сама пашет. Только когда подошёл ближе, то увидел, что это Липунюшка управляет лошадью.Решил он купить мальчика, дед не согласился., но Липунюшка настоял, чтобы дед продал его. Получил дед за сына 100 рублей. Барин как только явился домой, развернул платок, в котором Липунюшка сидел, а мальчика там нет. Сынок давно уже домой вернулся.
Родина… земля “оттич и дедич” - это те берега полноводных рек и лесные поляны, куда пришел наш пращур жить навечно. Он был силен и бородат, в посконной длинной рубахе, соленой на лопатках, смышлен и нетороплив, как вся дремучая природа вокруг него. На бугре над рекою он огородил тыном свое жилище и поглядел по пути солнца вдаль веков.
И ему померещилось многое - тяжелые и трудные времена: красные щиты Игоря в половецких степях, и стоны русских на Калке, и установленные под хоругвиями Дмитрия мужицкие копья на Куликовом поле, и кровью залитый лед Чудского озера, и Грозный царь, раздвинувший единые, отныне нерушимые, пределы земли от Сибири до Варяжского моря; и снова - дым и пепелища великого разорения… Но нет такого лиха, которое уселось бы прочно на плечи русского человека. Из разорения Смуты государство вышло и устроилось, и окрепло сильнее прежнего. Народный бунт, прокатившейся вслед за тем по всему государству, утвердил народ в том, что сил у него хватит, чтобы стать хозяином земли своей…
Многое мог увидеть пращур, из-под ладони по солнцу… ”Ничего, мы сдюжим”, - сказал он и начал жить. Росли и множились позади него могилы отцов и дедов, рос и множился его народ. Дивной вязью он плел невидимую сеть русского языка: яркого, как радуга, - вслед весеннему ливню, меткого, как стрелы, задушевного, как песня над колыбелью, певучего и богатого. Он назвал вещи своими именами и воспел свой труд. И дремучий мир, на который он накинул волшебную сеть слова, покорился ему, как обузданный конь, и стал его достоянием и для потомков его стал родиной - землей оттич и дедич.
И ему померещилось многое - тяжелые и трудные времена: красные щиты Игоря в половецких степях, и стоны русских на Калке, и установленные под хоругвиями Дмитрия мужицкие копья на Куликовом поле, и кровью залитый лед Чудского озера, и Грозный царь, раздвинувший единые, отныне нерушимые, пределы земли от Сибири до Варяжского моря; и снова - дым и пепелища великого разорения… Но нет такого лиха, которое уселось бы прочно на плечи русского человека. Из разорения Смуты государство вышло и устроилось, и окрепло сильнее прежнего. Народный бунт, прокатившейся вслед за тем по всему государству, утвердил народ в том, что сил у него хватит, чтобы стать хозяином земли своей…
Многое мог увидеть пращур, из-под ладони по солнцу… ”Ничего, мы сдюжим”, - сказал он и начал жить. Росли и множились позади него могилы отцов и дедов, рос и множился его народ. Дивной вязью он плел невидимую сеть русского языка: яркого, как радуга, - вслед весеннему ливню, меткого, как стрелы, задушевного, как песня над колыбелью, певучего и богатого. Он назвал вещи своими именами и воспел свой труд. И дремучий мир, на который он накинул волшебную сеть слова, покорился ему, как обузданный конь, и стал его достоянием и для потомков его стал родиной - землей оттич и дедич.