Большой хоровод Полный текст песни слова Е. Жигалкина, музыка А. Хайт Мы на свет родились, чтобы радостно жить. Чтобы вместе играть, чтобы крепко дружить. Чтоб улыбки друг другу дарить и цветы, Чтоб исполнились в жизни все наши мечты.
Так давайте устроим большой хоровод, Пусть все люди Земли с нами встанут в него. Пусть повсюду звучит только радостный смех, Пусть без слов станет песня понятной для всех.
Мы хотим кувыркаться в зеленой траве И смотреть, как плывут облака в синеве, И в прохладную речку нырять в летний зной, И в ладоши ловить теплый дождик грибной. Лирическая Непокорная Мой наряд теперь вышит жемчугом, А узоры ниткой синею Я навек душой с ним повенчана, Непокорная, но счастливая.
Непокорная, непокорная, Вслед летит молва торопливая, Я всегда была птицей вольною, Непокорною, но счастливою.
Он бросал мне под ноги золото, Наряжал в меха соболиные, Целовал меня жарко поутру, Непокорную, но счастливую.
Непокорная, непокорная, Вслед летит молва торопливая, Я всегда была птицей вольною, Непокорною, но счастливою.
Ах, бубенчики, колокольчики Вслед за санками звон малиновый, Увези меня ты на троечке Непокорную, но счастливую.
Непокорная, непокорная, Вслед летит молва торопливая, Я всегда была птицей вольною, Непокорною, но счастливою. Исторические песни из Русского Устья
На утреннем несходимом красном солнишко
На утреннем несходном красном солнишко. Собирались Ермаки во единой круг, Во единой круг хлеба кушати. Атаманом бул Ермак Тимофеевич, Есаулом бул Ермак со Дунай-реки- Лосташка Лаврэнтий сын-от. Тут плула-то виплувала лодка коломенка. Заражали они тут пушку-ту менную, Насыпали они в пушку пороха мелкого, Тут стрэляли вдоль по лодке по коломенке. Тут спроговорэл-то Ермак Тимофеевич: «Мы убили, рэбэты, посла сарского, Уступили казну сарскую. Уж агде станем, рэбэты, зиму зимовачь? Уж агде станем, рэбэты, под Кучум-город. Ми Кучумское-то сарство вижгём, виплиним, Ми Кучума старика-от во полон полоним, Ми Кучумиху старуху-то за шиба вожьмём. За это нас государ-сар
"Первому, старшему изо всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги — не отцовские. У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый — что и говорить! — а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из замашной рубахи да из заплатанных портов. Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно всё щурился от огня. Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал мое любопытство своим задумчивым и печальным взором. Всё лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки: губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, — не было слов. Он был маленького роста, сложения тщедушного и одет довольно бедно. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее свою русую кудрявую голову. Этому мальчику было всего лет семь"
слова Е. Жигалкина, музыка А. Хайт
Мы на свет родились, чтобы радостно жить.
Чтобы вместе играть, чтобы крепко дружить.
Чтоб улыбки друг другу дарить и цветы,
Чтоб исполнились в жизни все наши мечты.
Так давайте устроим большой хоровод,
Пусть все люди Земли с нами встанут в него.
Пусть повсюду звучит только радостный смех,
Пусть без слов станет песня понятной для всех.
Мы хотим кувыркаться в зеленой траве
И смотреть, как плывут облака в синеве,
И в прохладную речку нырять в летний зной,
И в ладоши ловить теплый дождик грибной.
Лирическая Непокорная
Мой наряд теперь вышит жемчугом,
А узоры ниткой синею
Я навек душой с ним повенчана,
Непокорная, но счастливая.
Непокорная, непокорная,
Вслед летит молва торопливая,
Я всегда была птицей вольною,
Непокорною, но счастливою.
Он бросал мне под ноги золото,
Наряжал в меха соболиные,
Целовал меня жарко поутру,
Непокорную, но счастливую.
Непокорная, непокорная,
Вслед летит молва торопливая,
Я всегда была птицей вольною,
Непокорною, но счастливою.
Ах, бубенчики, колокольчики
Вслед за санками звон малиновый,
Увези меня ты на троечке
Непокорную, но счастливую.
Непокорная, непокорная,
Вслед летит молва торопливая,
Я всегда была птицей вольною,
Непокорною, но счастливою. Исторические песни из Русского Устья
На утреннем несходимом красном солнишко
На утреннем несходном красном солнишко.
Собирались Ермаки во единой круг,
Во единой круг хлеба кушати.
Атаманом бул Ермак Тимофеевич,
Есаулом бул Ермак со Дунай-реки-
Лосташка Лаврэнтий сын-от.
Тут плула-то виплувала лодка коломенка.
Заражали они тут пушку-ту менную,
Насыпали они в пушку пороха мелкого,
Тут стрэляли вдоль по лодке по коломенке.
Тут спроговорэл-то Ермак Тимофеевич:
«Мы убили, рэбэты, посла сарского,
Уступили казну сарскую.
Уж агде станем, рэбэты, зиму зимовачь?
Уж агде станем, рэбэты, под Кучум-город.
Ми Кучумское-то сарство вижгём, виплиним,
Ми Кучума старика-от во полон полоним,
Ми Кучумиху старуху-то за шиба вожьмём.
За это нас государ-сар
2)
Потом что,там говорится о мальчиках.
Пример из рассказа :
"Первому, старшему изо всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги — не отцовские. У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый — что и говорить! — а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из замашной рубахи да из заплатанных портов. Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно всё щурился от огня. Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал мое любопытство своим задумчивым и печальным взором. Всё лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки: губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, — не было слов. Он был маленького роста, сложения тщедушного и одет довольно бедно. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее свою русую кудрявую голову. Этому мальчику было всего лет семь"