Дикая мысль, что война есть бич для человечества. Напротив, самая полезная вещь. Политическая, международная война приносит одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима.Но люди идут убивать друг друга, что тут необходимого?Всё и в высшей степени. Но, во-первых, ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственною жизнью – вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственной жизнью, отстаивая своих братьев и своё отечество или даже просто отстаивая интересы своего Отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность.Человечество любит войну?А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все, встречаясь, говорят друг другу, качая головами: “Вот несчастье, вот дожили!” Это лишь одно приличие. Напротив, у всякого праздник в душе. Знаете, ужасно трудно признаваться в иных идеях: скажут – зверь, ретроград, осудят; этого боятся. Хвалить войну никто не решится.Вы говорите о великодушных идеях, об очеловечивании. Разве не найдётся великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им ещё удобнее развиться.Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много-много что злобная насмешка. Да и то почти для праздной забавы, а не для дела. Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве – главное к богатству и капиталу. Честь, человеколюбие, самопожертвование ещё уважаются, ещё ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир – все эти прекрасные, великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают всё. Под конец остаётся одно лицемерие – лицемерие чести, самопожертвования, долга, так что их ещё и будут продолжать уважать, несмотря на весь цинизм, но только лишь на красных словах для формы. Настоящей чести не будет, а останутся формулы. Формулы чести – это смерть чести.Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скромных, более близких к делу, т.е. к прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость. Вы никак не можете всего это отрицать, потому что нельзя отрицать главного факта: что социальный перевес во время долгого мира всегда под конец переходит к грубому богатству.А наука, искусство; разве во время войны они развиваются?Наука и искусства всегда развиваются в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и даёт толчок. В долгий мир и наука глохнет. Без сомнения, занятие наукой требует великодушия, даже самоотвержения. Но многие ли из учёных устоят перед язвой мира? Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватят и их. Справьтесь, например, с такой страстью, как зависть; она груба и пошла, но она проникает и в самую благородную душу учёного. Захочется и ему участвовать во всеобщей пышности, в блеске. Что значит перед торжеством богатства торжество какого-нибудь научного открытия, если только оно не будет так эффектно, как, например, открытие планеты Нептун. Много ли останется истинных тружеников, как вы думаете? Напротив, захочется славы, вот и явятся в науке шарлатанство, гоньба за эффектом, а пуще всего утилитаризм, потому что захочется и богатства.
К постановке вопроса. С появлением «Логических исследований» за Э. Гуссерлем прочно закрепилась слава осно- вателя чистой логики и феноменологической теории познания. Безусловно, такой образ сложился далеко не случайно и в пер — вую очередь он связан с теми акцентами, которые Гуссерль рас- ставил в своих программных трудах, получивших наибольшую известность: Логических исследованиях, Философии как строгой науке, Идеях I, Картезианских медитациях и др. Однако далеко не в последнюю очередь это связано с историей опубликования гуссерлевских манускриптов по практической философии. Не- смотря на то что интерес Гуссерля к этой проблематике пробу — дился еще во время обучения у Франца Брентано1, а его первые самостоятельные опыты в этом направлении относятся к
1889/90 гг.2, публикация довольно многочисленных манускрип- тов Гуссерля по этике осуществилась лишь спустя 100 лет3. По — сле выхода в свет в 1988 г. гуссерлевских Vorlesungen über Ethik und Wertelehre (1908–1914), а также ряда статей, опубликован — ных в XXVII томе «Гуссерлианы», стало совершенно очевидно, что идея феноменологического обоснования этики и разработка концепции практического разума занимала Гуссерля еще до на — писания Логических исследований и может рассматриваться как одна из центральных тем на протяжении всего его творческого пути. Этот факт дает основания некоторым современным иссле — дователям полагать, что внутри самой феноменологии Гуссерля имеются такие интенции, которые позволяют существенно откорректировать привычные интерпретации гуссерлевской феноменологии как дисциплины, озадаченной исключительно теоретическими вопросами и решающей преимущественно гно — сеологические проблемы [16; 13f]. Насколько оправданны такие предположения? Можно ли тем самым утверждать, что свою практическую философию Гуссерль строит на ином фундаменте,
существенно отличающемся от того, на котором была построена феноменология как теоретико-познавательная дисциплина? В данном исследовании будет осуществлена реконструкция неко — торых логических и математических аспектов практической фи — лософии Э. Гуссерля, которые с очевидностью свидетельствуют о том, что по меньшей мере на раннем этапе Гуссерль исходил из тех же предпосылок, что и при обосновании феноменологии как чистой логики.
1889/90 гг.2, публикация довольно многочисленных манускрип- тов Гуссерля по этике осуществилась лишь спустя 100 лет3. По — сле выхода в свет в 1988 г. гуссерлевских Vorlesungen über Ethik und Wertelehre (1908–1914), а также ряда статей, опубликован — ных в XXVII томе «Гуссерлианы», стало совершенно очевидно, что идея феноменологического обоснования этики и разработка концепции практического разума занимала Гуссерля еще до на — писания Логических исследований и может рассматриваться как одна из центральных тем на протяжении всего его творческого пути. Этот факт дает основания некоторым современным иссле — дователям полагать, что внутри самой феноменологии Гуссерля имеются такие интенции, которые позволяют существенно откорректировать привычные интерпретации гуссерлевской феноменологии как дисциплины, озадаченной исключительно теоретическими вопросами и решающей преимущественно гно — сеологические проблемы [16; 13f]. Насколько оправданны такие предположения? Можно ли тем самым утверждать, что свою практическую философию Гуссерль строит на ином фундаменте,
существенно отличающемся от того, на котором была построена феноменология как теоретико-познавательная дисциплина? В данном исследовании будет осуществлена реконструкция неко — торых логических и математических аспектов практической фи — лософии Э. Гуссерля, которые с очевидностью свидетельствуют о том, что по меньшей мере на раннем этапе Гуссерль исходил из тех же предпосылок, что и при обосновании феноменологии как чистой логики.