В марте 1878 года Петр Ильич Чайковский приехал в имение своей сестры Александры Ильиничны Давыдовой. В Каменку он свалился неожиданно, как снег на голову, и произвёл радостный переполох. Дети Александры Ильиничны устроили ему такой концерт, что пришлось затыкать уши. Опять дом огласился «сладостными, райскими» звуками. Пётр Ильич преуютно расположился в своей комнате и уже что-то строчил за письменным столом. Через несколько дней он проговорился:
— Вот, эти пичуги, — он указал на детей,- непременно хотят, чтобы я написал «всё до капельки» в их альбом. Напишу, не бойтесь. Напишу, и всё сыграем!
Какой тяжелый, темный бред!Как эти выси мутно-лунны!Касаться скрипки столько летИ не узнать при свете струны! Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых...И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их. «О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?»И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали. «Не правда ль, больше никогдаМы не расстанемся? довольно?..»И скрипка отвечала «да»,Но сердцу скрипки было больно. Смычок всё понял, он затих,А в скрипке эхо всё держалось...И было мукою для них,Что людям музыкой казалось. Но человек не погасилДо утра свеч И струны пели...Лишь солнце их нашло без силНа черном бархате постели.
— Вот, эти пичуги, — он указал на детей,- непременно хотят, чтобы я написал «всё до капельки» в их альбом. Напишу, не бойтесь. Напишу, и всё сыграем!
Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых...И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их.
«О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?»И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали.
«Не правда ль, больше никогдаМы не расстанемся? довольно?..»И скрипка отвечала «да»,Но сердцу скрипки было больно.
Смычок всё понял, он затих,А в скрипке эхо всё держалось...И было мукою для них,Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасилДо утра свеч И струны пели...Лишь солнце их нашло без силНа черном бархате постели.