«Ромео и Джульетта» П. И. Чайковского – единственное сочинение, написанное по трагедии Шекспира в жанре «чистой» симфонической музыки. Уже эта особенность произведения наводит на мысль о том, что Чайковский в большей степени, чем другие композиторы, отрывается от первоисточника.
В противовес данному тезису, Увертюра-фантазия обычно трактуется однозначно, исходя из её программы. Как правило, во внимание берется история создания «Ромео и Джульетты». Сюжет нового симфонического произведения был подсказан М. А. Балакиревым в 1869 году. Перед ним же Петр Ильич «отчитывался» в письмах о работе над сочинением. «Увертюра моя продвигается довольно быстро, уже большая часть в проекте сочинена и, если ничто мне не помешает, надеюсь, что месяца через 1 ½ она будет готова. Не малая доля из того, что вы велели мне сделать, исполнена согласно вашим указаниям. Во-первых, планировка ваша: интродукция, изображающая Патера, драка – Allegro и любовь – вторая тема. А во-вторых, модуляции Ваши: интродукция в Е-dur, Allegro в h-moll и вторая тема в Des-dur.» (4, 341)
Письмо датируется 28 октября 1869 года и касается работы композитора над первой редакцией Увертюры-фантазии, после чего она неоднократно переделывалась. Первая версия создана в 1870 году, а спустя десять лет «Ромео и Джульетта» была приведена в окончательный вид.
Стоит отметить, что прохладно встреченная «Ромео и Джульетта», о которой писал Чайковский в письмах Балакиреву, и ее окончательная редакция, принесшая произведению мировую известность, - совершенно разные варианты увертюры-фантазии. Неизменными от первоначальной версии «Ромео и Джульетты» остались экспозиция и реприза с темами «вражды» и «любви». Интродукция (еще во второй редакции) и кода были сочинены заново, а раздел разработки был существенно переделан. Но, тем не менее, чаще всего Увертюра-фантазия понимается как произведение, прежде всего, запечатлевшее шекспировскую трагедию. И в этом, конечно, сыграла свою роль одна из особенностей человеческого восприятия музыки, заключающаяся в стремлении находить в совершающихся в музыке событиях аналогии в культуре в данном случае, с сюжетом шекспировской трагедии. Тем более, структура сонатной формы увертюры-фантазии необычайно близка к нормам строения драмы: завязка – развитие конфликта – развязка.
При определении типа программности «Ромео и Джульетты» исследователи сталкиваются с проблемой неоднозначности и определяют его, как обобщенный с элементами сюжетности. И также констатируется, что роль детального отражения сюжета в музыке возрастает во второй половине произведения. В этом плане показателен анализ разделов побочной партии в экспозиции и репризе. В. П. Бобровский, рассматривая оба проведения темы побочной партии, связывает их различие с соответствием разным этапам развития сюжета.
Экспозиция отвечает начальному этапу трагедии, когда молодые герои переживают счастливые минуты своего чувства в полном отрыве от окружающей действительности. Реприза отсылает к последним страницам «Ромео и Джульетты», где влюбленные уже полностью вовлечены в вихрь трагических событий.
Различие двух ситуаций проявляется в следующем. Исходная установка произведения связана с ориентацией на логику мифа, но в дальнейшем развитии начинают обостряться признаки сюжетности. Как это происходит? Отвечая на поставленный во обратимся вначале к порождающему механизму мифологического устройства.
Первый важнейший мифологический признак – цикличность, которая в свою очередь, основывается на мифологеме генеральной оппозиции. В «Ромео и Джульетте» такой оппозицией является контраст главной и побочной партии, (если следовать программному замыслу – темы «вражды
Музыкальный импрессионизм в качестве предшественника имеет прежде всего импрессионизм во французской живописи. У них не только общие корни, но и причинно-следственные отношения. И главный импрессионист в музыке, Клод Дебюсси, и особенно, Эрик Сати, его друг и предшественник на этом пути, и принявший от Дебюсси эстафету лидерства Морис Равель, искали и находили не только аналогии, но и выразительные средства в творчестве Клода Моне, Поля Сезанна, Пюви де Шаванна и Анри де Тулуз-Лотрека.
Сам по себе термин «импрессионизм» по отношению к музыке носит подчёркнуто условный и спекулятивный характер (в частности, против него неоднократно возражал сам Клод Дебюсси, впрочем, не предлагая ничего определённого взамен). Понятно, что средства живописи, связанные со зрением и средства музыкального искусства, базирующиеся большей частью на слухе, могут быть связаны друг с другом только при особенных, тонких ассоциативных параллелей, существующих только в сознании. Проще говоря, расплывчатое изображение Парижа «в осеннем дожде» и такие же звуки, «приглушённые шумом падающих капель» уже сами по себе имеют свойство художественного образа, но не реального механизма. Прямые аналогии между средствами живописи и музыки возможны только при посредстве личности композитора, испытавшего на себе личное влияние художников или их полотен. Если художник или композитор отрицает или не признаёт подобные связи, то говорить о них становится как минимум, затруднительным. Однако перед нами в качестве важного артефакта имеются признания и, (что важнее всего) сами произведения главных действующих лиц музыкального импрессионизма. Отчётливее остальных эту мысль выразил именно Эрик Сати, постоянно акцентировавший внимание на том, сколь многим в своём творчестве он обязан художникам. Он привлёк к себе Дебюсси оригинальностью своего мышления, независимым, грубоватым характером и едким остроумием, не щадящим решительно никаких авторитетов. Также, Сати заинтересовал Дебюсси своими новаторскими фортепианными и вокальными сочинениями, написанными смелой, хотя и не вполне профессиональной рукой.
«Ромео и Джульетта» П. И. Чайковского – единственное сочинение, написанное по трагедии Шекспира в жанре «чистой» симфонической музыки. Уже эта особенность произведения наводит на мысль о том, что Чайковский в большей степени, чем другие композиторы, отрывается от первоисточника.
В противовес данному тезису, Увертюра-фантазия обычно трактуется однозначно, исходя из её программы. Как правило, во внимание берется история создания «Ромео и Джульетты». Сюжет нового симфонического произведения был подсказан М. А. Балакиревым в 1869 году. Перед ним же Петр Ильич «отчитывался» в письмах о работе над сочинением. «Увертюра моя продвигается довольно быстро, уже большая часть в проекте сочинена и, если ничто мне не помешает, надеюсь, что месяца через 1 ½ она будет готова. Не малая доля из того, что вы велели мне сделать, исполнена согласно вашим указаниям. Во-первых, планировка ваша: интродукция, изображающая Патера, драка – Allegro и любовь – вторая тема. А во-вторых, модуляции Ваши: интродукция в Е-dur, Allegro в h-moll и вторая тема в Des-dur.» (4, 341)
Письмо датируется 28 октября 1869 года и касается работы композитора над первой редакцией Увертюры-фантазии, после чего она неоднократно переделывалась. Первая версия создана в 1870 году, а спустя десять лет «Ромео и Джульетта» была приведена в окончательный вид.
Стоит отметить, что прохладно встреченная «Ромео и Джульетта», о которой писал Чайковский в письмах Балакиреву, и ее окончательная редакция, принесшая произведению мировую известность, - совершенно разные варианты увертюры-фантазии. Неизменными от первоначальной версии «Ромео и Джульетты» остались экспозиция и реприза с темами «вражды» и «любви». Интродукция (еще во второй редакции) и кода были сочинены заново, а раздел разработки был существенно переделан. Но, тем не менее, чаще всего Увертюра-фантазия понимается как произведение, прежде всего, запечатлевшее шекспировскую трагедию. И в этом, конечно, сыграла свою роль одна из особенностей человеческого восприятия музыки, заключающаяся в стремлении находить в совершающихся в музыке событиях аналогии в культуре в данном случае, с сюжетом шекспировской трагедии. Тем более, структура сонатной формы увертюры-фантазии необычайно близка к нормам строения драмы: завязка – развитие конфликта – развязка.
При определении типа программности «Ромео и Джульетты» исследователи сталкиваются с проблемой неоднозначности и определяют его, как обобщенный с элементами сюжетности. И также констатируется, что роль детального отражения сюжета в музыке возрастает во второй половине произведения. В этом плане показателен анализ разделов побочной партии в экспозиции и репризе. В. П. Бобровский, рассматривая оба проведения темы побочной партии, связывает их различие с соответствием разным этапам развития сюжета.
Экспозиция отвечает начальному этапу трагедии, когда молодые герои переживают счастливые минуты своего чувства в полном отрыве от окружающей действительности. Реприза отсылает к последним страницам «Ромео и Джульетты», где влюбленные уже полностью вовлечены в вихрь трагических событий.
Различие двух ситуаций проявляется в следующем. Исходная установка произведения связана с ориентацией на логику мифа, но в дальнейшем развитии начинают обостряться признаки сюжетности. Как это происходит? Отвечая на поставленный во обратимся вначале к порождающему механизму мифологического устройства.
Первый важнейший мифологический признак – цикличность, которая в свою очередь, основывается на мифологеме генеральной оппозиции. В «Ромео и Джульетте» такой оппозицией является контраст главной и побочной партии, (если следовать программному замыслу – темы «вражды
Подробнее - на -
Объяснение:
Импрессионизм в музыке.
Музыкальный импрессионизм в качестве предшественника имеет прежде всего импрессионизм во французской живописи. У них не только общие корни, но и причинно-следственные отношения. И главный импрессионист в музыке, Клод Дебюсси, и особенно, Эрик Сати, его друг и предшественник на этом пути, и принявший от Дебюсси эстафету лидерства Морис Равель, искали и находили не только аналогии, но и выразительные средства в творчестве Клода Моне, Поля Сезанна, Пюви де Шаванна и Анри де Тулуз-Лотрека.
Сам по себе термин «импрессионизм» по отношению к музыке носит подчёркнуто условный и спекулятивный характер (в частности, против него неоднократно возражал сам Клод Дебюсси, впрочем, не предлагая ничего определённого взамен). Понятно, что средства живописи, связанные со зрением и средства музыкального искусства, базирующиеся большей частью на слухе, могут быть связаны друг с другом только при особенных, тонких ассоциативных параллелей, существующих только в сознании. Проще говоря, расплывчатое изображение Парижа «в осеннем дожде» и такие же звуки, «приглушённые шумом падающих капель» уже сами по себе имеют свойство художественного образа, но не реального механизма. Прямые аналогии между средствами живописи и музыки возможны только при посредстве личности композитора, испытавшего на себе личное влияние художников или их полотен. Если художник или композитор отрицает или не признаёт подобные связи, то говорить о них становится как минимум, затруднительным. Однако перед нами в качестве важного артефакта имеются признания и, (что важнее всего) сами произведения главных действующих лиц музыкального импрессионизма. Отчётливее остальных эту мысль выразил именно Эрик Сати, постоянно акцентировавший внимание на том, сколь многим в своём творчестве он обязан художникам. Он привлёк к себе Дебюсси оригинальностью своего мышления, независимым, грубоватым характером и едким остроумием, не щадящим решительно никаких авторитетов. Также, Сати заинтересовал Дебюсси своими новаторскими фортепианными и вокальными сочинениями, написанными смелой, хотя и не вполне профессиональной рукой.
Объяснение: