Первую часть открывает дважды повторенная фортиссимо тема судьбы. Главная партия сразу же активно развивается, устремляясь к вершине. Тот же мотив судьбы начинает побочную партию и постоянно напоминает о себе в басах струнной группы. Контрастная по отношению к нему мелодия побочной, певучая и нежная, завершается, однако, звонкой кульминацией: весь оркестр в грозных унисонах повторяет мотив судьбы. Возникает зримая картина упорной, бескомпромиссной борьбы, которая переполняет разработку и продолжается в репризе. Как это свойственно Бетховену, реприза не является точным повторением экспозиции. Перед появлением побочной партии возникает внезапная остановка, солирующий гобой декламирует ритмически свободную фразу. Но развитие не заканчивается и в репризе: в коде продолжается борьба, причем исход ее неясен — первая часть не дает вывода, оставляя слушателя в напряженном ожидании продолжения.
Медленная вторая часть задумывалась композитором как менуэт. В окончательном варианте первая тема напоминает песню, светлую, строгую и сдержанную, а вторая тема — поначалу вариант первой — приобретает у медных и гобоя фортиссимо в сопровождении ударов литавр героические черты. Не случайно в процессе ее варьирования затаенно и тревожно, как напоминание, звучит мотив судьбы. Любимая Бетховеном форма двойных вариаций выдержана в строго классических принципах: обе темы излагаются все более мелкими длительностями, обрастают новыми мелодическими линиями, полифоническими имитациями, но всегда сохраняют ясный, светлый характер, становясь к концу части еще более величавыми и торжественными.
Тревожное настроение возвращается в третьей части. Это совершенно необычно трактуемое скерцо — вовсе не шутка. Продолжаются столкновения, борьба, начавшаяся в сонатном аллегро первой части. Первая тема представляет собой диалог — затаенному вопросу, звучащему еле слышно в глухих басах струнной группы, отвечает задумчивая, печальная мелодия скрипок и альтов, поддержанных духовыми. После ферматы валторны, а за ними весь оркестр фортиссимо утверждают мотив судьбы: в таком грозном, неумолимом варианте он до сих пор еще не встречался. Второй раз диалогическая тема звучит неуверенно, дробясь на отдельные мотивы, не получая завершения, отчего тема судьбы, по контрасту, предстает еще более грозной. При третьем появлении диалогической темы завязывается упорная борьба: с задумчивым, певучим ответом полифонически соединяется мотив судьбы, слышатся трепетные, молящие интонации, и кульминация утверждает победу судьбы. Картина резко меняется в трио — энергичном фугато с подвижной мажорной темой моторного, гаммообразного характера. Совершенно необычна реприза скерцо. Впервые Бетховен отказывается от полного повторения первого раздела, как это всегда было в классической симфонии, насыщая сжатую репризу интенсивным развитием. Оно происходит словно вдали: единственное указание силы звучности — варианты пиано. Обе темы значительно изменены. Первая звучит еще более затаенно (струнные пиццикато), тема судьбы, утрачивая грозный характер, возникает в перекличках кларнета (затем гобоя) и пиццикато скрипок, прерывается паузами, и даже тембр валторны не придает ей прежней силы. В последний раз ее отголоски слышны в перекличках фаготов и скрипок; наконец, остается только монотонный ритм у литавры пианиссимо. И тут наступает удивительный переход к финалу. Словно брезжит робкий луч надежды, начинаются неуверенные поиски выхода, переданные тональной неустойчивостью, модулирующими оборотами…
Русская, и как ее продолжение советская и российская композиторская школа, берет свое начало в 18 веке. Один из сколько-нибудь значимых профессиональных композиторов того времени, заслуживающий упоминание в Великой Истории российской музыки стал Д.С. Бортнянский (1751-1825)
Однако, как это часто бывало в истории России, профессиональная русская музыка начиналась подражанием и копированием Запада. В случае с Бортнянским - это "копировка" с музыки Вивальди. Чисто русского в ней ничего, практически, нет. Собственно, это очень непростой вопрос, а что должно обозначать принадлежность музыки к той или иной национальной школе?
Русский композитор первой половины 19-го века Михаил Глинка (1804-1857) (считающийся основоположником русской профессиональной музыки) так решил этот вопрос: в музыке должны присутствовать интонации и даже целиком мелодии народной музыки той национальности, к которой принадлежит автор.
Сама по себе постановка вопроса может показаться спорной (что, например, "американского" в музыке Ч. Айвза? - почти ничего), но в период становления русской профессиональной музыки, это было, наверное, единственно верным подходом. И потому Глинка (на самом деле - гений) вошел в историю как первый великий русский композитор. Он действительно очень удачно и талантливо использовал в своей музыке русско-народные интонации и мелодии. Его гениальная музыка, по духу - чисто русская, а по форме - европейская. Слова Глинки " музыку сочиняет народ, я мы ее только оркеструем" подхватили другие композиторы. Идея понравилась и стала постулатом, непреложным правилом, которому стали следовать многие композиторы. Объединенная этой идеей, стала формироваться русская композиторская школа. В историю, как всегда вошли только самые талантливые и гениальные: Балакирев (1836 - 1910), Бородин (1833-1887), Кюи (1835-1918), Мусоргский (1839-1881), Римский-Корсаков (1844-1908), Чайковский (1840-1893), Лядов (1855-1914), Даргомыжский (1813-1869), Танеев (1856-1915) В конце 19-го -начале 20-го веков великую русскую традицию подхватили Скрябин (1872-1915), Глазунов (1865-1936), Рахманинов (1873-1943), Глиер (1875-1956) и великий композитор-новатор Стравинский (1882-1971). Конечно, в творчестве этих композиторов уже изменились принципы подхода к "национальной" принадлежности той или иной музыки. Прямого цитирования народных мелодий уже почти нет, но осталась интонационная русская основа, русский "дух", русская душа.
Несколько особняком в этом ряду стоит Стравинский, который взял за основу национальной русской структуры языческую, древнюю Русь, обратился, так сказать, к праистокам. В 20-м веке на русскую, советскую и позже российскую музыку повлияли три очень важных глобальных фактора:
Взаимное проникновение и смешение культур разных народов, так сказать, "культурная глобализация"
Появление нового музыкального языка, придуманного австрийским композитором Шёнбергом (1874-1951) - додекафонии.
Принцип, заложенный в этом языке (нельзя повторять ноту, пока не будут сыграны остальные одиннадцать) давал, с одной стороны, возможность создать совершенно уникальную мелодию (не повторенную никаким другим композитором), но с другой стороны, вел к обезличивании мелодии, потери какой-либо "узнаваемости" и связи с национальной музыкой.
Общая тенденция к усложнению музыки, основанной на симфонической европейской традиции 17-19 веков, стремление композиторов этого направления выразить в музыке все более сложные чувства и мысли.
Эти три фактора привели к тому, что музыкальный язык симфонической музыки 20-го века становится сложным, и такая музыка теряет свою массовую аудиторию. Ее стали называть "серьезной", в противоположность появившейся в 20-м веке "легкой", эстрадной музыке. Среди великих имен композиторов советской и пост-советской эпохи: Шостакович, Прокофьева, Кабалевского, Хачатурян, Щедрин, Свиридов, Губайдуллина, Денисов, Шнитке, Гаврилин и др…
Музыка... Она все время с нами. Она приносит счастье, радость, надежду и веру в лучшее, утешение, опору, силу. Является поддержкой в трудных жизненных ситуациях. И не зря бытует мнение, что музыка имеет преобразующую чудотворную силу. Все великие композиторы (как зарубежные, так и русские композиторы) доказали это своими гениальными произведениями. Каждая временная эпоха преподнесла нам своих великих композиторов. И композиторы 19 века, и композиторы 20 века, и советские композиторы, все они писали произведения, которые уже заняли свою веху в истории человечества, и стали для всех поколений образцом не только в музыке, и, несмотря на давность создания, призваны служить на радость людям.
Первую часть открывает дважды повторенная фортиссимо тема судьбы. Главная партия сразу же активно развивается, устремляясь к вершине. Тот же мотив судьбы начинает побочную партию и постоянно напоминает о себе в басах струнной группы. Контрастная по отношению к нему мелодия побочной, певучая и нежная, завершается, однако, звонкой кульминацией: весь оркестр в грозных унисонах повторяет мотив судьбы. Возникает зримая картина упорной, бескомпромиссной борьбы, которая переполняет разработку и продолжается в репризе. Как это свойственно Бетховену, реприза не является точным повторением экспозиции. Перед появлением побочной партии возникает внезапная остановка, солирующий гобой декламирует ритмически свободную фразу. Но развитие не заканчивается и в репризе: в коде продолжается борьба, причем исход ее неясен — первая часть не дает вывода, оставляя слушателя в напряженном ожидании продолжения.
Медленная вторая часть задумывалась композитором как менуэт. В окончательном варианте первая тема напоминает песню, светлую, строгую и сдержанную, а вторая тема — поначалу вариант первой — приобретает у медных и гобоя фортиссимо в сопровождении ударов литавр героические черты. Не случайно в процессе ее варьирования затаенно и тревожно, как напоминание, звучит мотив судьбы. Любимая Бетховеном форма двойных вариаций выдержана в строго классических принципах: обе темы излагаются все более мелкими длительностями, обрастают новыми мелодическими линиями, полифоническими имитациями, но всегда сохраняют ясный, светлый характер, становясь к концу части еще более величавыми и торжественными.
Тревожное настроение возвращается в третьей части. Это совершенно необычно трактуемое скерцо — вовсе не шутка. Продолжаются столкновения, борьба, начавшаяся в сонатном аллегро первой части. Первая тема представляет собой диалог — затаенному вопросу, звучащему еле слышно в глухих басах струнной группы, отвечает задумчивая, печальная мелодия скрипок и альтов, поддержанных духовыми. После ферматы валторны, а за ними весь оркестр фортиссимо утверждают мотив судьбы: в таком грозном, неумолимом варианте он до сих пор еще не встречался. Второй раз диалогическая тема звучит неуверенно, дробясь на отдельные мотивы, не получая завершения, отчего тема судьбы, по контрасту, предстает еще более грозной. При третьем появлении диалогической темы завязывается упорная борьба: с задумчивым, певучим ответом полифонически соединяется мотив судьбы, слышатся трепетные, молящие интонации, и кульминация утверждает победу судьбы. Картина резко меняется в трио — энергичном фугато с подвижной мажорной темой моторного, гаммообразного характера. Совершенно необычна реприза скерцо. Впервые Бетховен отказывается от полного повторения первого раздела, как это всегда было в классической симфонии, насыщая сжатую репризу интенсивным развитием. Оно происходит словно вдали: единственное указание силы звучности — варианты пиано. Обе темы значительно изменены. Первая звучит еще более затаенно (струнные пиццикато), тема судьбы, утрачивая грозный характер, возникает в перекличках кларнета (затем гобоя) и пиццикато скрипок, прерывается паузами, и даже тембр валторны не придает ей прежней силы. В последний раз ее отголоски слышны в перекличках фаготов и скрипок; наконец, остается только монотонный ритм у литавры пианиссимо. И тут наступает удивительный переход к финалу. Словно брезжит робкий луч надежды, начинаются неуверенные поиски выхода, переданные тональной неустойчивостью, модулирующими оборотами…
Великие российские композиторы
Русская, и как ее продолжение советская и российская композиторская школа, берет свое начало в 18 веке. Один из сколько-нибудь значимых профессиональных композиторов того времени, заслуживающий упоминание в Великой Истории российской музыки стал Д.С. Бортнянский (1751-1825)
Однако, как это часто бывало в истории России, профессиональная русская музыка начиналась подражанием и копированием Запада. В случае с Бортнянским - это "копировка" с музыки Вивальди. Чисто русского в ней ничего, практически, нет. Собственно, это очень непростой вопрос, а что должно обозначать принадлежность музыки к той или иной национальной школе?
Русский композитор первой половины 19-го века Михаил Глинка (1804-1857) (считающийся основоположником русской профессиональной музыки) так решил этот вопрос: в музыке должны присутствовать интонации и даже целиком мелодии народной музыки той национальности, к которой принадлежит автор.
Сама по себе постановка вопроса может показаться спорной (что, например, "американского" в музыке Ч. Айвза? - почти ничего), но в период становления русской профессиональной музыки, это было, наверное, единственно верным подходом. И потому Глинка (на самом деле - гений) вошел в историю как первый великий русский композитор. Он действительно очень удачно и талантливо использовал в своей музыке русско-народные интонации и мелодии. Его гениальная музыка, по духу - чисто русская, а по форме - европейская. Слова Глинки " музыку сочиняет народ, я мы ее только оркеструем" подхватили другие композиторы. Идея понравилась и стала постулатом, непреложным правилом, которому стали следовать многие композиторы. Объединенная этой идеей, стала формироваться русская композиторская школа. В историю, как всегда вошли только самые талантливые и гениальные: Балакирев (1836 - 1910), Бородин (1833-1887), Кюи (1835-1918), Мусоргский (1839-1881), Римский-Корсаков (1844-1908), Чайковский (1840-1893), Лядов (1855-1914), Даргомыжский (1813-1869), Танеев (1856-1915) В конце 19-го -начале 20-го веков великую русскую традицию подхватили Скрябин (1872-1915), Глазунов (1865-1936), Рахманинов (1873-1943), Глиер (1875-1956) и великий композитор-новатор Стравинский (1882-1971). Конечно, в творчестве этих композиторов уже изменились принципы подхода к "национальной" принадлежности той или иной музыки. Прямого цитирования народных мелодий уже почти нет, но осталась интонационная русская основа, русский "дух", русская душа.
Несколько особняком в этом ряду стоит Стравинский, который взял за основу национальной русской структуры языческую, древнюю Русь, обратился, так сказать, к праистокам. В 20-м веке на русскую, советскую и позже российскую музыку повлияли три очень важных глобальных фактора:
Взаимное проникновение и смешение культур разных народов, так сказать, "культурная глобализация"
Появление нового музыкального языка, придуманного австрийским композитором Шёнбергом (1874-1951) - додекафонии.
Принцип, заложенный в этом языке (нельзя повторять ноту, пока не будут сыграны остальные одиннадцать) давал, с одной стороны, возможность создать совершенно уникальную мелодию (не повторенную никаким другим композитором), но с другой стороны, вел к обезличивании мелодии, потери какой-либо "узнаваемости" и связи с национальной музыкой.
Общая тенденция к усложнению музыки, основанной на симфонической европейской традиции 17-19 веков, стремление композиторов этого направления выразить в музыке все более сложные чувства и мысли.
Эти три фактора привели к тому, что музыкальный язык симфонической музыки 20-го века становится сложным, и такая музыка теряет свою массовую аудиторию. Ее стали называть "серьезной", в противоположность появившейся в 20-м веке "легкой", эстрадной музыке. Среди великих имен композиторов советской и пост-советской эпохи: Шостакович, Прокофьева, Кабалевского, Хачатурян, Щедрин, Свиридов, Губайдуллина, Денисов, Шнитке, Гаврилин и др…
Музыка... Она все время с нами. Она приносит счастье, радость, надежду и веру в лучшее, утешение, опору, силу. Является поддержкой в трудных жизненных ситуациях. И не зря бытует мнение, что музыка имеет преобразующую чудотворную силу. Все великие композиторы (как зарубежные, так и русские композиторы) доказали это своими гениальными произведениями. Каждая временная эпоха преподнесла нам своих великих композиторов. И композиторы 19 века, и композиторы 20 века, и советские композиторы, все они писали произведения, которые уже заняли свою веху в истории человечества, и стали для всех поколений образцом не только в музыке, и, несмотря на давность создания, призваны служить на радость людям.