Вот тут, у этого тополя, будешь впервые в жизни ждать девчонку... Натопчешься, накуришься. И тополь не тополь, и кусты эти ни к чему, и красота эта закатная - дьявол бы с ней. Не идет! Ничего, придет. Не она, так где-нибудь, когда-нибудь - другая. Придет. Ты этот тополь-то: того: запомни. Пройдет лет тридцать, приедешь откуда-нибудь - из далекого далека - и этот тополек поцелуешь. Оглянешься - никого - и поцелуешь. Вот тот проклятый вечер-то, когда заря-то полыхала, когда она не пришла-то - вот он и будет самый дорогой вечер. Это уж так. Не мы так решаем, кто-то , за нас распоряжается, но... это так, Проверено.
А еще, парень, погляди на эту дорогу...
Погляди, погляди... Внимательно погляди. Это - из села. Вот столбы туда пошагали. Послушай, подойди, как гудят провода. Еще погляди на дорогу... А теперь погляди на меня. В глаза мне...
Не торопись. Может, и уйдешь, только не торопись. Везде хорошо, где нас нет - это не сегодня сказали. Здесь тоже неплохо.
У меня было время и была возможность видеть красивые здания, нарядные гостиные, воспитанных, очень культурных людей, которые непринужденно, легко входят в эти гостиные, сидят, болтают, курят, пьют кофе... Я всегда смотрел и думал: "Ну, вот это, что ли, и есть та самая жизнь - так надо жить?" Но что-то противилось во мне этой красоте и этой непринужденности я чувствовал, что это не непринужденность, а демонстрация непринужденности, свободы - это уже тоже, по-своему, несвобода. В доме деда была непринужденность, была свобода полная Я вдумываюсь, проверяю, конечно, свои мысли, сознаю их беззащитность перед"лицом" фигуры иронической . Но и я хочу быть правдивым перед собой до конца, поэтому повторяю нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда - крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми там. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали. Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла - с ней засыпали, к ней просыпались Никто не хвастался сделанным, не оскорбляли за промах, но - учили... Никак не могу внушить себе, что все - глупо, некультурно, а я думаю, что отсюда - от такого устройства и самочувствия в мире - очень близко к самым высоким понятиям о чести, достоинстве и прочим мерилам нравственного роста человека: неужели в том только и беда, что слов этих "честь", "достоинство" там не знали? Но там знали все, чем жив и крепок человек и чем он - нищий: ложь есть ложь, корысть ее есть корысть, праздность и суесловие...
Родина... Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский "запас прочности": всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу7. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизне та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.
Родина... И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то... Отчего же? Может, потому; что она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив.
Вот тут, у этого тополя, будешь впервые в жизни ждать девчонку... Натопчешься, накуришься. И тополь не тополь, и кусты эти ни к чему, и красота эта закатная - дьявол бы с ней. Не идет! Ничего, придет. Не она, так где-нибудь, когда-нибудь - другая. Придет. Ты этот тополь-то: того: запомни. Пройдет лет тридцать, приедешь откуда-нибудь - из далекого далека - и этот тополек поцелуешь. Оглянешься - никого - и поцелуешь. Вот тот проклятый вечер-то, когда заря-то полыхала, когда она не пришла-то - вот он и будет самый дорогой вечер. Это уж так. Не мы так решаем, кто-то , за нас распоряжается, но... это так, Проверено.
А еще, парень, погляди на эту дорогу...
Погляди, погляди... Внимательно погляди. Это - из села. Вот столбы туда пошагали. Послушай, подойди, как гудят провода. Еще погляди на дорогу... А теперь погляди на меня. В глаза мне...
Не торопись. Может, и уйдешь, только не торопись. Везде хорошо, где нас нет - это не сегодня сказали. Здесь тоже неплохо.
У меня было время и была возможность видеть красивые здания, нарядные гостиные, воспитанных, очень культурных людей, которые непринужденно, легко входят в эти гостиные, сидят, болтают, курят, пьют кофе... Я всегда смотрел и думал: "Ну, вот это, что ли, и есть та самая жизнь - так надо жить?" Но что-то противилось во мне этой красоте и этой непринужденности я чувствовал, что это не непринужденность, а демонстрация непринужденности, свободы - это уже тоже, по-своему, несвобода. В доме деда была непринужденность, была свобода полная Я вдумываюсь, проверяю, конечно, свои мысли, сознаю их беззащитность перед"лицом" фигуры иронической . Но и я хочу быть правдивым перед собой до конца, поэтому повторяю нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда - крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми там. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали. Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла - с ней засыпали, к ней просыпались Никто не хвастался сделанным, не оскорбляли за промах, но - учили... Никак не могу внушить себе, что все - глупо, некультурно, а я думаю, что отсюда - от такого устройства и самочувствия в мире - очень близко к самым высоким понятиям о чести, достоинстве и прочим мерилам нравственного роста человека: неужели в том только и беда, что слов этих "честь", "достоинство" там не знали? Но там знали все, чем жив и крепок человек и чем он - нищий: ложь есть ложь, корысть ее есть корысть, праздность и суесловие...
Родина... Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский "запас прочности": всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу7. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизне та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.
Родина... И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то... Отчего же? Может, потому; что она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив.