Спеть гамму a dur гармонический вид спеть гамму b dur натуральный вид h dur гармонический вид спеть c moll гармонический вид спеть h moll мелодический вид спеть гамму as dur спеть гамму h dur гармонический вид спеть гамму des dur натуральный вид спеть гамму d moll гармонический вид спеть гамму a moll мелодический вид
Этот концерт, найденный в 1980-х в архивах Национальной Библиотеки в Париже, является наиболее ранним клавирным концертом в истории русской музыки.
Манускрипт представляет собой не партитуру, а клавираусцуг: партия оркестра дана на нотном стане, идущем параллельно с партией солиста. Отсюда - отсутствие единого стандарта исполнения данного концерта, каждый исполнитель выбирает свой вариант инструментовки. Возможно даже исполнение этого произведения соло: так, французский клавесинист Оливье Бомон, изучавший парижский манускрипт, пришёл к выводу, что перед ним масштабная пьеса для клавесина без сопровождения, имитирующая диалог между солистом и оркестром (наподобие Итальянского концерта И.С.Баха). Подобная имитация диалога вполне может быть достижима сменой регистров клавесина. Этот же принцип может быть использован и при исполнении Концерта на органе.
Известны следующие записи:
1. Украинский музыковед и пианист Михаил Степаненко, которому принадлежит честь обнаружения Концерта, впервые опубликовал его (в своей редакции и со своей каденцией), а также осуществил премьерную запись. Михаил Степаненко, фортепиано. Камерный оркестр Perpetuum mobile. Дирижёр Игорь Блажков. Оркестровка и каденция М.Степаненко. Запись 1986 г.
2. На рубеже 1980-1990-х годов по радио прозвучала совсем иная версия Концерта Бортнянского, в исполнении на клавесине в сопровождении струнных и с совершенно оригинальной каденцией. Исполнителями выступили Евгений Ржанов и струнный квартет Гостелерадио.
3. В 1996 г. уже упоминавшийся Оливье Бомон записал свою версию Концерта на клавесине соло, причём именно на таком клавесине, (фирмы Shudi) который во второй половине 18 века поставлялся производителями в Россию. В сопровождающем буклете Бомон наивно утверждал, что это премьерная запись данного концерта. Каденция, судя по всему, самого Бомона.
4. В том же 1996 г. камерный ансамбль "Барокко" п/у Игоря Попкова (коллектив, известный своей пропагандой русской музыки 18 века) записал Концерт Бортнянского, основываясь на редакции Степаненко (и с его каденцией), но в собственной инструментовке (партию оркестра исполняют флейта, гобой, скрипка и виолончель). Солист - Виктор Васильев, клавесин.
5. В 2003 г. Павел Сербин, художественный руководитель камерного оркестра Pratum Integrum (Москва), сделал свою реконструкцию оркестровки и версию аккомпанементов. В том же году Концерт в новой редакции был записан Ольгой Мартыновой (клавесин) и оркестром Pratum Integrum. Каденция здесь тоже новая, отличная от трёх других, звучавших в предыдущих исполнениях.
Выразить музыка может очень многое: широчайшую гамму настроений (веселье и спокойствие, тревогу и сосредоточенность, возбуждение и глубокую печаль), бесконечное разнообразие человеческих характеров (суровый и шаловливый, капризный и волевой). Сама выражать, то есть обращаться непосредственно к эмоциональной сфере — одна из сильнейших сторон музыки. Она не описывает, как литература, не показывает, как живопись и графика, а в самой себе заключает то или иное настроение, тот или иной характер и тут же передает его слушателю — «заражает» его этим настроением или вызывает в нем «образ» этого характера. Звучание музыки есть строго организованный звуковой поток, адресованный слушателю, и организованность определяется его содержанием — настроением, характером: веселое настроение определит живой темп, мажорный лад, светлый регистр, волевой характер будет передан энергичным ритмом, активной динамикой и т. п. Практически все средства музыки воплощать в себе и вызывать в слушателе эмоциональную реакцию — в этом сила воздействия музыки на человека.
Изобразить музыка может также очень многое. При этом ясно разграничиваются два уровня музыкальной изобразительности — более непосредственный, звукоподражательный и более опосредованный, музыкально обусловленный. Раскаты грома в конце III части «Фантастической симфонии» Берлиоза и выстрелы охотников из симфонической сказки Прокофьева «Петя и волк», многочисленные «колокольные звоны» и «кукования кукушки» в инструментальных произведениях — примеры музыкального подражания звукам самой жизни. Но реальное море никогда не шумит так, как в начале «Шехерезады» Римского-Корсакова, и ни одна птичка не поет мелодию из «Пети и волка» — это музыкальные интерпретации жизненных звучаний. Более того, музыка может изобразить и беззвучные, безгласные объекты — «Богатырские ворота» из «Картинок с выставки» Мусоргского, «Дворцовую площадь» в Одиннадцатой симфонии Шостаковича, «Облака» Дебюсси.
Музыкальное изображение, как правило, включает в себя элементы звукоподражания, если есть чему подражать, если объект как- то звучит. Это — ритмические элементы (четкое чередование шагов, перестук колес поезда, равномерные накаты морских волн); тембровые (цоканье конских копыт имитируют кастаньеты, громовым раскатам подражают литавры); мел о дико-интонационные (характерные интонации фанфары, кукушки). Но при этом подражательные элементы отодвинуты на второй план, а первый занимает собственно музыкальный мелодико-гармонический тематизм.
Конечно, изобразительные средства музыки несравнимы со средствами живописи, скульптуры, графики, и потому музыкальные изображения требуют мобилизации ассоциативно-рациональной сферы слушателя, его жизненного опыта: надо прежде в самой жизни услышать цокот копыт и перестук вагонных колес, фанфарные сигналы и шум морского прибоя, надо прежде увидеть реально существующую монументальную триумфальную арку и «живые» плывущие в небе облака, чтобы распознать их изображения в музыке и суметь почувствовать своеобразие и красоту этих изображений.
Оценивая соотношение выразительного и изобразительного в музыке, надо иметь в виду, во-первых, что они «в музыке обычно существуют не порознь, а вместе». Выражение того или иного настроения или характера может сопровождаться какими-либо изобразительными деталями, а музыкальное изображение не бывает не окрашено в тот или иной эмоциональный тон (это может зависеть от объективных причин: поезд, который везет пионеров к «Зимнему костру», и поезд, под который сейчас бросится Анна Каренина, стучат по-разному; но причины могут быть и субъективными: море у Римского-Корсакова волнуется иначе, чем у Дебюсси, а птицы поют иначе, чем у Мессиана). Во-вторых, выразительность и изобразительность в музыке принципиально неравнозначны: будучи искусством прежде всего выразительным, музыка сплошь и рядом обходится без ясно слышимых признаков изобразительности, но, напротив, сколь бы яркой и важной ни была изобразительная сторона, выразительность остается непременным эстетическим требованием. Так что «уровень изобразительности» может быть и выше, и ниже, но «уровень выразительности» всегда должен быть высок, — иначе это плохая музыка.