Первая часть «патетической сонаты» написана в быстром темпе и наиболее напряженна по своему звучанию. обычна и ее форма сонатного аллегро. сама же музыка и ее развитие, по сравнению с сонатами гайдна и моцарта, глубоко своеобразны и содержат много нового. необычно уже начало сонаты. музыке в быстром темпе предшествует медленное вступление. мрачно и вместе с тем торжественно звучат тяжелые аккорды. из нижнего регистра звуковая лавина постепенно движется вверх. все настойчивее звучат грозные вопросы. им отвечает нежная, певучая, с оттенком мольбы мелодия, звучащая на фоне спокойных аккордов. кажется, что это две различные, резко контрастирующие между собою темы. но если сравнить их мелодическое строение, то окажется, что они близки между собой, почти одинаковы. как сжатая пружина, вступление затаило в себе огромную силу, которая требовала выхода, разрядки. haчинается стрeмитeльное сонатное аллегро. главная партия напоминает бурно вздымaющиеся волны. на фoнe беспoкoйногo движения баса тревожно взбегает и опускается мелодия верхнего голоса. чтo же новoго внес бeтховен в «патетическую сонату» по сравнению с сонатами гайдна и моцарта? прежде всего, стал иным характер музыки, отразивший более глубокие, значительные мысли и пeрeживания челoвека (сoнату моцарта до минор (с фантазией) можно рассматривать как непосредственную предшественницу «патетической сонаты» бетховена) . отсюда — сопоставление резко контрастных тем, особенно в первой части. контрастное сопоставление тем, а затем их «столкновение» , «борьба» придали музыке драматический характер. большая напряженность музыки вызвала и большую силу звука, размах и сложность техники. в отдельных моментах сонаты фортепиано как бы пpиобретает оркестровое звучание. «пaтетическая сoната» имеет знaчительно бoльший объем, чем сонаты гaйдна и моцaрта, она дольше длится по времени.
Был в жизни Дориана и такой период, когда он весь отдавался музыке, и тогда в его доме, в длинной зале с решетчатыми окнами, где потолок был расписан золотом и киноварью, а стены покрыты оливково-зеленым лаком, устраивались необыкновенные концерты: лихие цыгане исторгали дикие мелодии из своих маленьких цитр, величавые тунисцы в желтых шалях перебирали туго натянутые струны огромных лютней, негры, скаля зубы, монотонно ударяли в медные барабаны, а стройные, худощавые индийцы в чалмах сидели, поджав под себя ноги, на красных циновках и, наигрывая на длинных дудках, камышовых и медных, зачаровывали (или делали вид, что зачаровывают) больших ядовитых кобр и отвратительных рогатых ехидн. Резкие переходы и пронзительные диссонансы этой варварской музыки волновали Дориана в такие моменты, когда прелесть музыки Шуберта, дивные элегии Шопена и даже могучие симфонии Бетховена не производили на него никакого впечатления. Он собирал музыкальные инструменты всех стран света, даже самые редкие и старинные, какие можно найти только в гробницах вымерших народов или у немногих » « еще существующих диких племен, уцелевших при столкновении с западной цивилизацией. Он любил пробовать все эти инструменты. В его коллекции был таинственный «джурупарис» индейцев Рио-Негро, на который женщинам смотреть запрещено, и даже юношам это дозволяется лишь после поста и бичевания плоти; были перуанские глиняные кувшины, издающие звуки, похожие на пронзительные крики птиц, и те флейты из человеческих костей, которым некогда внимал в Чили Альфонсо де Овалле, и поющая зеленая яшма, находимая близ Куцко и звенящая удивительно приятно. Были в коллекции Дориана и раскрашенные тыквы, наполненные камешками, которые гремят при встряхивании, и длинный мексиканский кларнет, — в него музыкант не дует, а во время игры втягивает в себя воздух; и резко звучащий «туре» амазонских племен, — им подают сигналы часовые, сидящие весь день на высоких деревьях, и звук этого инструмента слышен за три лье; и «тепонацли» с двумя вибрирующими деревянными языками, по которому ударяют палочками, смазанными камедью из млечного сока растений; и колокольчики ацтеков, «иотли», подвешенные гроздьями наподобие винограда; и громадный барабан цилиндрической формы, обтянутый змеиной кожей, какой видел некогда в мексиканском храме спутник Кортеса, Бернал Диас, так живо описавший жалобные звуки этого барабана. Дориана эти инструменты интересовали своей оригинальностью, и он испытывал своеобразное удовлетворение при мысли, что Искусство, как и Природа, создает иногда уродов, оскорбляющих глаз и слух человеческий своими формами и голосами.
