Детство от нас уходит по-разному. Со мной оно пыталось проститься несколько раз, но… безуспешно. И даже сейчас, по стольких лет, я не совсем уверенна, что рассталась с ним. Первый раз детство попыталось покинуть меня, когда меня отвели, как тогда говорили, на балет. Было мне три года, и «балет» - это был не спектакль в театре, а регулярные занятия во Дворце культуры железнодорожников. На улицу Фурманова мы ходили пешком, несколько раз в неделю, невзирая на дождь и холод. Строгая Валентина Васильевна и ее муж (не помню, как звали) спуску нам не давали. Тяжеловесный сарказм, которым она награждала все наши неуклюжие попытки сделать грациозные «па», был понятен более старшим девочкам в группе, но не мне. Я плакала, сердилась и думала, что это конец. Но мама пошила мне изумительное синее платьице, в складочку, на длинной «молнии» вдоль всей спины. Платья у всех девочек имели одинаковый цвет, но фасон был самый лучший, конечно же, у меня. Как, впрочем, и у всех дальнейших костюмов и пачек, которых маме с бабушкой пришлось шить немеряно. С трудом доставался цветной атлас, стразы и блестки, которыми непременно украшали костюмы. Как-то незаметно все начинало меняться. Сначала мне перестали завязывать позорный бант на левой ноге за то, что я путала «лево» и «право». Потом начали доверять маленькие «соло». И наконец, мне тоже разрешили встать на пуанты. Папа привез мне их из Москвы – маленькие, розовые, с бесподобными атласными ленточками, жесткой вставкой внутри и очень твердой пробкой в носке. Ноги болели. Но глаза сияли. Так говорила мама. Я смеялась, радовалась и не уставала от многочисленных выступлений на школьных каникулах. И детство вернулось. Да оно и не уходило. Лишь пряталось за стволами огромных деревьев в парке Костюшка, что возле Университета, и смеялось, выглядывая из-за них, когда я неслась на санках вниз, из центра парка – до самой ограды. В санках со мной сидела мама. И никогда в жизни я не чувствовала себя такой защищенной и счастливой. Но это я поняла потом. Второй раз случился несколько позже. За полгода до школы я пошла в детский сад. Это было привилегированное заведение для детей военных. Располагалось оно в центре, недалеко от дома, в большом старинном особняке и прилегающем к нему парке. Узорчатая литая ограда отделяла этот волшебный уголок детства от суетного мира. Просторный полутемный холл с мозаичным полом, широкая деревянная лестница, непременно начищенная мастикой и покрытая ковром, который на каждой ступеньке закреплялся особым медным прутом, начищенным до блеска. Изящно изгибаясь перилами, лестница вела в огромный зал на втором этаже. Какие, должно быть, балы давались здесь раньше! Сколько простора! Как легко здесь можно было танцевать!.. Интересно, приглашали тапера за этот старинный рояль или играл оркестр? Разгоряченные танцами, гости могли выходить на балкон, чтобы полюбоваться парком и благодарно принять его прохладу… Наверное, все так и было. Когда я впервые пришла в детский сад, воспитательница Алла Евстафьевна вместе с группой устроили для меня экскурсию, как для новенькой. Мне показали березку, которая росла прямо на этом балконе – террасе, пробившись сквозь щель в цементном полу. Я удивилась. Но мое удивление возросло многократно сорок лет спустя, когда оказавшись во Львове, перестроенном и не совсем узнаваемом, я нашла здание садика именно по этой березке. Как отличительный и неистребимый знак, также шелестела она на высоком балконе, как надпись под ладьей на гербе города Парижа: «Зыблема, но непотопима»
Детство от нас уходит по-разному. Со мной оно пыталось проститься несколько раз, но… безуспешно. И даже сейчас, по стольких лет, я не совсем уверенна, что рассталась с ним.
Первый раз детство попыталось покинуть меня, когда меня отвели, как тогда говорили, на балет. Было мне три года, и «балет» - это был не спектакль в театре, а регулярные занятия во Дворце культуры железнодорожников. На улицу Фурманова мы ходили пешком, несколько раз в неделю, невзирая на дождь и холод. Строгая Валентина Васильевна и ее муж (не помню, как звали) спуску нам не давали. Тяжеловесный сарказм, которым она награждала все наши неуклюжие попытки сделать грациозные «па», был понятен более старшим девочкам в группе, но не мне. Я плакала, сердилась и думала, что это конец. Но мама пошила мне изумительное синее платьице, в складочку, на длинной «молнии» вдоль всей спины. Платья у всех девочек имели одинаковый цвет, но фасон был самый лучший, конечно же, у меня. Как, впрочем, и у всех дальнейших костюмов и пачек, которых маме с бабушкой пришлось шить немеряно. С трудом доставался цветной атлас, стразы и блестки, которыми непременно украшали костюмы.
Как-то незаметно все начинало меняться. Сначала мне перестали завязывать позорный бант на левой ноге за то, что я путала «лево» и «право». Потом начали доверять маленькие «соло». И наконец, мне тоже разрешили встать на пуанты. Папа привез мне их из Москвы – маленькие, розовые, с бесподобными атласными ленточками, жесткой вставкой внутри и очень твердой пробкой в носке. Ноги болели. Но глаза сияли. Так говорила мама. Я смеялась, радовалась и не уставала от многочисленных выступлений на школьных каникулах.
И детство вернулось. Да оно и не уходило. Лишь пряталось за стволами огромных деревьев в парке Костюшка, что возле Университета, и смеялось, выглядывая из-за них, когда я неслась на санках вниз, из центра парка – до самой ограды. В санках со мной сидела мама. И никогда в жизни я не чувствовала себя такой защищенной и счастливой. Но это я поняла потом.
Второй раз случился несколько позже. За полгода до школы я пошла в детский сад. Это было привилегированное заведение для детей военных. Располагалось оно в центре, недалеко от дома, в большом старинном особняке и прилегающем к нему парке. Узорчатая литая ограда отделяла этот волшебный уголок детства от суетного мира. Просторный полутемный холл с мозаичным полом, широкая деревянная лестница, непременно начищенная мастикой и покрытая ковром, который на каждой ступеньке закреплялся особым медным прутом, начищенным до блеска. Изящно изгибаясь перилами, лестница вела в огромный зал на втором этаже. Какие, должно быть, балы давались здесь раньше! Сколько простора! Как легко здесь можно было танцевать!.. Интересно, приглашали тапера за этот старинный рояль или играл оркестр? Разгоряченные танцами, гости могли выходить на балкон, чтобы полюбоваться парком и благодарно принять его прохладу… Наверное, все так и было.
Когда я впервые пришла в детский сад, воспитательница Алла Евстафьевна вместе с группой устроили для меня экскурсию, как для новенькой. Мне показали березку, которая росла прямо на этом балконе – террасе, пробившись сквозь щель в цементном полу. Я удивилась. Но мое удивление возросло многократно сорок лет спустя, когда оказавшись во Львове, перестроенном и не совсем узнаваемом, я нашла здание садика именно по этой березке. Как отличительный и неистребимый знак, также шелестела она на высоком балконе, как надпись под ладьей на гербе города Парижа: «Зыблема, но непотопима»