Илья ефимович репин — величайший художник. вершин в искусстве он достиг не только своему огромному таланту, но и поразительной работоспособности, о которой ходили легенды. постоянное совершенствование позволило художнику достигнуть тех высот, когда картина не отражение жизни, а запечатленное мгновение какого-то важного для художника состояния: раздумий, счастья, созерцания окружающего мира. на картине «осенний букет» художник запечатлел свою дочь — веру ильиничну репину. она собрала последние осенние цветы, гуляя в окрестностях абрамцева. сама героиня картины полна жизненной энергии. она лишь на мгновение остановилась, обернув к зрителю красивое и яркое лицо. глаза веры чуть прищурены. кажется, она вот-вот улыбнется, одарив нас теплом своей души. на фоне природы девушка смотрится прекрасным благоухающим цветком, вечной молодостью и красотой веет от ее крепкой и статной фигуры. художник умело и правдиво изобразил ее полную фигуру, излучающую энергию, оптимизм и здоровье. глядя на картину репина, невольно вспоминаешь стихи с. а. есенина: отговорила роща золотая березовым, веселым языком, и журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком. кого жалеть? ведь каждый в мире странник, — пройдет, зайдет и вновь оставит дом. о всех ушедших грезит конопляник с широким месяцем над голубым прудом. глядя же на эту цветущую девушку, веришь в вечное торжество жизни, ее нескончаемость и обновление. картина и. е. репина «осенний букет» дарит веру в вечную победу добра над злом, красоты над увяданием и в нескончаемость таланта человека.
Радушие семьи Житковых изумляло меня. Оно выражалось не в каких-нибудь слащавых приветствиях, а в щедром и неистощимом хлебосольстве. Приходили какие-то молчаливые, пропахшие махоркой, явно голодные люди, и их без всяких расс усаживали вместе с семьёю за длинный, покрытый клеёнкой стол и кормили тем же, что ела семья. А пища у неё была без гурманских причуд: каша, жареная скумбрия, варёная говядина. Обычно обедали молча и даже как будто насупленно, но за чаепитием становились общительнее, и тогда возникали бурные споры о Льве Толстом, о народничестве.
Кроме литературы, в семье Житковых любили математику, астрономию, физику. Смутно вспоминаю какие-то электроприборы в кабинете у Степана Васильевича. Помню составленные им учебники по математике; они кипой лежали у него в кабинете.
Очень удивляли меня отношения, существовавшие между Степаном Васильевичем и его сыном Борисом: то были отношения двух взрослых, равноправных людей. Борису была предоставлена полная воля, он делал что вздумается — так велико было убеждение родителей, что он не употребит их доверия во зло. И действительно, он сам говорил мне, что не солгал им ни разу ни в чём.
Раньше я никогда не видывал подобной семьи и лишь потом, через несколько лет, убедился, что, в сущности, то была очень типичная для того времени русская интеллигентская трудовая семья, щепетильно честная, чуждая какой бы то ни было фальши, строгая ко всякой неправде. Живо помню, с каким восхищением я, тринадцатилетний мальчишка, впитывал в себя её атмосферу.
Радушие семьи Житковых изумляло меня. Оно выражалось не в каких-нибудь слащавых приветствиях, а в щедром и неистощимом хлебосольстве. Приходили какие-то молчаливые, пропахшие махоркой, явно голодные люди, и их без всяких расс усаживали вместе с семьёю за длинный, покрытый клеёнкой стол и кормили тем же, что ела семья. А пища у неё была без гурманских причуд: каша, жареная скумбрия, варёная говядина. Обычно обедали молча и даже как будто насупленно, но за чаепитием становились общительнее, и тогда возникали бурные споры о Льве Толстом, о народничестве.
Кроме литературы, в семье Житковых любили математику, астрономию, физику. Смутно вспоминаю какие-то электроприборы в кабинете у Степана Васильевича. Помню составленные им учебники по математике; они кипой лежали у него в кабинете.
Очень удивляли меня отношения, существовавшие между Степаном Васильевичем и его сыном Борисом: то были отношения двух взрослых, равноправных людей. Борису была предоставлена полная воля, он делал что вздумается — так велико было убеждение родителей, что он не употребит их доверия во зло. И действительно, он сам говорил мне, что не солгал им ни разу ни в чём.
Раньше я никогда не видывал подобной семьи и лишь потом, через несколько лет, убедился, что, в сущности, то была очень типичная для того времени русская интеллигентская трудовая семья, щепетильно честная, чуждая какой бы то ни было фальши, строгая ко всякой неправде. Живо помню, с каким восхищением я, тринадцатилетний мальчишка, впитывал в себя её атмосферу.
Объяснение: