Я рад предстоящей встрече с осенним лесом. Иду как в картинную галерею еще раз взглянуть на знакомые полотна, что ежегодно выставляет напоказ золотая осень. Глаз насторожен и жаден: не хочется ничего упустить.
У самого края леса,в зарослях, блеснуло озеро с темной водой цвета крепкого заваренного чая. На его поверхности цветная мозаика из листьев, занесенных ветром. У берега горбится старая сеть, брошенная за ненадобностью. Это Поленов.
А на косогоре узнаю Левитана. Тонконогие осинки застенчиво толпятся у опушки, о чем-то перешептываются всеми своими листьями. Трепещут листья на ветру и мелькают, то поворачиваясь к солнцу золотом, то серебром изнанки. Путается в этом живом, колеблющемся кружеве и тоже трепещет синева осеннего неба.
Позади молодого осинника высится многоколонным фасадом старый лес. Из его глубин, как из музейного здания, тянет запахами древности. Среди стволов-колонн затаилась гулкая тишина и слышно, как, падая, шуршит, цепляясь за ветки, оброненный деревом лист.
У края леса дед останавливается, стаскивает треух и крестится.
Обычай, дошедший из глубин веков, от языческого суеверия.
Я тоже медленно снимаю шапку, но не как язычник, Я вхожу под своды леса как в залы неповторимого шишкинского гения.
Мы идем мимо развешанных полотен но пестротканой лесной дорожке. Она то желтеет лимонными листьями берез, то розовеет осыпью кустарника, то окрашивается в оранжевое и багровое, когда пробираемся под осинами. Узорчатые листья рябины стали пунцово- красными, и в тон им, только еще ярче, пламенеют тяжелые кисги ягод. Тропинка ведет еще дальше и дальше, глаза начинают уставать от ярких красок, а этому беспечному расточительству по-прежнему нет конца.
В осеннем лесу
Я рад предстоящей встрече с осенним лесом. Иду как в картинную галерею еще раз взглянуть на знакомые полотна, что ежегодно выставляет напоказ золотая осень. Глаз насторожен и жаден: не хочется ничего упустить.
У самого края леса,в зарослях, блеснуло озеро с темной водой цвета крепкого заваренного чая. На его поверхности цветная мозаика из листьев, занесенных ветром. У берега горбится старая сеть, брошенная за ненадобностью. Это Поленов.
А на косогоре узнаю Левитана. Тонконогие осинки застенчиво толпятся у опушки, о чем-то перешептываются всеми своими листьями. Трепещут листья на ветру и мелькают, то поворачиваясь к солнцу золотом, то серебром изнанки. Путается в этом живом, колеблющемся кружеве и тоже трепещет синева осеннего неба.
Позади молодого осинника высится многоколонным фасадом старый лес. Из его глубин, как из музейного здания, тянет запахами древности. Среди стволов-колонн затаилась гулкая тишина и слышно, как, падая, шуршит, цепляясь за ветки, оброненный деревом лист.
У края леса дед останавливается, стаскивает треух и крестится.
Обычай, дошедший из глубин веков, от языческого суеверия.
Я тоже медленно снимаю шапку, но не как язычник, Я вхожу под своды леса как в залы неповторимого шишкинского гения.
Мы идем мимо развешанных полотен но пестротканой лесной дорожке. Она то желтеет лимонными листьями берез, то розовеет осыпью кустарника, то окрашивается в оранжевое и багровое, когда пробираемся под осинами. Узорчатые листья рябины стали пунцово- красными, и в тон им, только еще ярче, пламенеют тяжелые кисги ягод. Тропинка ведет еще дальше и дальше, глаза начинают уставать от ярких красок, а этому беспечному расточительству по-прежнему нет конца.
)))