"Делать нечего. Она, Черной зависти полна, Бросив зеркальце под лавку, Позвала к себе чернавку И наказывает ей, Сенной девушке своей, Весть царевну в глушь лесную..." А. С. Пушкин
"От Урала до Дуная,
до большой реки,
колыхаясь и сверкая,
движутся полки." (М. Лермонтов)
Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком.
Черемуха душистая, Развесившись, стоит, А зелень золотистая На солнышке горит.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Пишут мне, что ты, тая тревогу, Загрустила шибко обо мне...
Обняв трубу, сверкает по повети Зола зеленая из розовой печи.
И над миром с незримой лестницы, Оглашая поля и луг, Проклевавшись из сердца месяца, Кукарекнув, взлетит петух.
Отвернув к другому ближе плечи И немного наклонившись вниз, Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!».
И, спокойно вызов принимая, Вижу я, что мне одно и то ж – Чтить метель за синий цветень мая, Звать любовью чувственную дрожь.
"Делать нечего. Она,
Черной зависти полна,
Бросив зеркальце под лавку,
Позвала к себе чернавку
И наказывает ей,
Сенной девушке своей,
Весть царевну в глушь лесную..." А. С. Пушкин
"От Урала до Дуная,
до большой реки,
колыхаясь и сверкая,
движутся полки." (М. Лермонтов)
Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Черемуха душистая,
Развесившись, стоит,
А зелень золотистая
На солнышке горит.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне...
Обняв трубу, сверкает по повети
Зола зеленая из розовой печи.
И над миром с незримой лестницы,
Оглашая поля и луг,
Проклевавшись из сердца месяца,
Кукарекнув, взлетит петух.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!».
И, спокойно вызов принимая,
Вижу я, что мне одно и то ж –
Чтить метель за синий цветень мая,
Звать любовью чувственную дрожь.
Водит старая мельница ухом,
Навострив мукомольный нюх.
И с тобой целуюсь по привычке,
Потому что многих целовал,
И, как будто зажигая спички,
Говорю любовные слова.
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать...
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунный поезд?
Остался в я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И нежно охает ячменная солома,
Свисая с губ кивающих коров.
Неуютная жидкая лунность,
И тоска бесконечных равнин, –
Вот что видел я в резвую юность,
Что, любя, проклинал не один.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес.
Хорошо лежать в траве зеленой
И, впиваясь в призрачную гладь,
Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный,
На себе, уставшем, вспоминать.