В ариетках (так называли в афишах его номера), исполняемых артистом в черном костюме Пьеро с набеленным лицом, были соединены мечтательность и патетика, страсть и нежность, окрашенные мягкой иронией. Считалось, что Вертинский в своем творчестве бежал от реальности, уходил от социальных проблем. Однако его мечты вслух о бананово-лимонном Сингапуре, Антильских островах выражали его отношение к окружающему. А разве в реквиеме о «вечном покое» и «бездарной стране», написанном под впечатлением от гибели мальчиков-юнкеров, не поднимал он острые, актуальные и сейчас вопросы о малых войнах? Любимец аристократических салонов, Вертинский появлялся в немом кино в разных ролях. Он был то элегантным антикваром влюбленным - крепостному и помещице, то человеком из мира богемы, то бродягой, бывшим когда-то архитектором. Вертинский не принял власти рабочих и крестьян и подался в поисках счастья в дальние края. Долгие годы с паспортом на имя греческого гражданина Александра Вертидаса (чтобы избежать обычной эмигрантской волокиты) странствовал он, появляясь то в Нью-Йорке, то в Париже, то в Варшаве, то в Шанхае. Где-то давал концерты, где-то даже снимался в кино. В книге воспоминаний Вертинский писал, что на одной из съемок во Франции в одном из статистов в наряде мавританского воина в феске он узнал генерала белой армии Шкуро. А почти через четверть века, в разгар Великой Отечественной, вернулся в Россию. Как у настоящего русского интеллигента, у него было чувство вины за то, что он покинул Родину, и он считал, что обязан эту вину искупить. Потому по возвращении, не зная отдыха, ездил с выступлениями по всей стране. Потому и дочерей, которых он завел уже в преклонном возрасте и которых обожал, Александр Николаевич видел редко. Зато дома после длительных гастролей появлялся как Дед Мороз, с подарками, историями, рассказами. И тогда в доме возле Елисеевского гастронома появлялись актеры МХАТа Яншин, Массальский, Грибов, Станицын, молодые композиторы Богословский и Фрадкин, другие представители мира искусства. И рекой лились байки, песни, а будущие актрисы Настя и Марианна, которым давно полагалось спать, с восторгом слушали их через щелочку в двери... Так случилось, что сейчас благодаря «Русским сезонам» в Европе и в Америке вышел диск, где голос Вертинского пропущен через компьютер и звучит уже без шумов. Вертинский остался в памяти людей, знавших его, не только как элегантно-загадочный шансонье, на концертах которого даже при отсутствии афиш был аншлаг, и не как бывший эмигрант, удостоенный Сталинской премии. Он запомнился как удивительно отзывчивый человек. Ведь не кто иной, как Александр Николаевич взойти на кинонебосклоне звезде немого экрана Вере Холодной, почуяв в ней талант и уговорив попробоваться в крохотной роли... А дочери запомнили Вертинского как большого фантазера, презирающего прозу жизни. Он рассказывал им бесконечно длинные сказки про кота Клафердона... Девочки с нетерпением ждали, когда вернется из дальних странствий отец и продолжит сказку...А еще, как всякий поэт, он пламенно любил свою жену и музу — Лидию Владимировну и обожал ее до конца своих дней...
В ариетках (так называли в афишах его номера), исполняемых артистом в черном костюме Пьеро с набеленным лицом, были соединены мечтательность и патетика, страсть и нежность, окрашенные мягкой иронией. Считалось, что Вертинский в своем творчестве бежал от реальности, уходил от социальных проблем. Однако его мечты вслух о бананово-лимонном Сингапуре, Антильских островах выражали его отношение к окружающему. А разве в реквиеме о «вечном покое» и «бездарной стране», написанном под впечатлением от гибели мальчиков-юнкеров, не поднимал он острые, актуальные и сейчас вопросы о малых войнах? Любимец аристократических салонов, Вертинский появлялся в немом кино в разных ролях. Он был то элегантным антикваром влюбленным - крепостному и помещице, то человеком из мира богемы, то бродягой, бывшим когда-то архитектором. Вертинский не принял власти рабочих и крестьян и подался в поисках счастья в дальние края. Долгие годы с паспортом на имя греческого гражданина Александра Вертидаса (чтобы избежать обычной эмигрантской волокиты) странствовал он, появляясь то в Нью-Йорке, то в Париже, то в Варшаве, то в Шанхае. Где-то давал концерты, где-то даже снимался в кино. В книге воспоминаний Вертинский писал, что на одной из съемок во Франции в одном из статистов в наряде мавританского воина в феске он узнал генерала белой армии Шкуро. А почти через четверть века, в разгар Великой Отечественной, вернулся в Россию. Как у настоящего русского интеллигента, у него было чувство вины за то, что он покинул Родину, и он считал, что обязан эту вину искупить. Потому по возвращении, не зная отдыха, ездил с выступлениями по всей стране. Потому и дочерей, которых он завел уже в преклонном возрасте и которых обожал, Александр Николаевич видел редко. Зато дома после длительных гастролей появлялся как Дед Мороз, с подарками, историями, рассказами. И тогда в доме возле Елисеевского гастронома появлялись актеры МХАТа Яншин, Массальский, Грибов, Станицын, молодые композиторы Богословский и Фрадкин, другие представители мира искусства. И рекой лились байки, песни, а будущие актрисы Настя и Марианна, которым давно полагалось спать, с восторгом слушали их через щелочку в двери... Так случилось, что сейчас благодаря «Русским сезонам» в Европе и в Америке вышел диск, где голос Вертинского пропущен через компьютер и звучит уже без шумов. Вертинский остался в памяти людей, знавших его, не только как элегантно-загадочный шансонье, на концертах которого даже при отсутствии афиш был аншлаг, и не как бывший эмигрант, удостоенный Сталинской премии. Он запомнился как удивительно отзывчивый человек. Ведь не кто иной, как Александр Николаевич взойти на кинонебосклоне звезде немого экрана Вере Холодной, почуяв в ней талант и уговорив попробоваться в крохотной роли... А дочери запомнили Вертинского как большого фантазера, презирающего прозу жизни. Он рассказывал им бесконечно длинные сказки про кота Клафердона... Девочки с нетерпением ждали, когда вернется из дальних странствий отец и продолжит сказку...А еще, как всякий поэт, он пламенно любил свою жену и музу — Лидию Владимировну и обожал ее до конца своих дней...
В ариетках (так называли в афишах его номера), исполняемых артистом в черном костюме Пьеро с набеленным лицом, были соединены мечтательность и патетика, страсть и нежность, окрашенные мягкой иронией. Считалось, что Вертинский в своем творчестве бежал от реальности, уходил от социальных проблем. Однако его мечты вслух о бананово-лимонном Сингапуре, Антильских островах выражали его отношение к окружающему. А разве в реквиеме о «вечном покое» и «бездарной стране», написанном под впечатлением от гибели мальчиков-юнкеров, не поднимал он острые, актуальные и сейчас вопросы о малых войнах? Любимец аристократических салонов, Вертинский появлялся в немом кино в разных ролях. Он был то элегантным антикваром влюбленным - крепостному и помещице, то человеком из мира богемы, то бродягой, бывшим когда-то архитектором. Вертинский не принял власти рабочих и крестьян и подался в поисках счастья в дальние края. Долгие годы с паспортом на имя греческого гражданина Александра Вертидаса (чтобы избежать обычной эмигрантской волокиты) странствовал он, появляясь то в Нью-Йорке, то в Париже, то в Варшаве, то в Шанхае. Где-то давал концерты, где-то даже снимался в кино. В книге воспоминаний Вертинский писал, что на одной из съемок во Франции в одном из статистов в наряде мавританского воина в феске он узнал генерала белой армии Шкуро. А почти через четверть века, в разгар Великой Отечественной, вернулся в Россию. Как у настоящего русского интеллигента, у него было чувство вины за то, что он покинул Родину, и он считал, что обязан эту вину искупить. Потому по возвращении, не зная отдыха, ездил с выступлениями по всей стране. Потому и дочерей, которых он завел уже в преклонном возрасте и которых обожал, Александр Николаевич видел редко. Зато дома после длительных гастролей появлялся как Дед Мороз, с подарками, историями, рассказами. И тогда в доме возле Елисеевского гастронома появлялись актеры МХАТа Яншин, Массальский, Грибов, Станицын, молодые композиторы Богословский и Фрадкин, другие представители мира искусства. И рекой лились байки, песни, а будущие актрисы Настя и Марианна, которым давно полагалось спать, с восторгом слушали их через щелочку в двери... Так случилось, что сейчас благодаря «Русским сезонам» в Европе и в Америке вышел диск, где голос Вертинского пропущен через компьютер и звучит уже без шумов. Вертинский остался в памяти людей, знавших его, не только как элегантно-загадочный шансонье, на концертах которого даже при отсутствии афиш был аншлаг, и не как бывший эмигрант, удостоенный Сталинской премии. Он запомнился как удивительно отзывчивый человек. Ведь не кто иной, как Александр Николаевич взойти на кинонебосклоне звезде немого экрана Вере Холодной, почуяв в ней талант и уговорив попробоваться в крохотной роли... А дочери запомнили Вертинского как большого фантазера, презирающего прозу жизни. Он рассказывал им бесконечно длинные сказки про кота Клафердона... Девочки с нетерпением ждали, когда вернется из дальних странствий отец и продолжит сказку...А еще, как всякий поэт, он пламенно любил свою жену и музу — Лидию Владимировну и обожал ее до конца своих дней...
В ариетках (так называли в афишах его номера), исполняемых артистом в черном костюме Пьеро с набеленным лицом, были соединены мечтательность и патетика, страсть и нежность, окрашенные мягкой иронией. Считалось, что Вертинский в своем творчестве бежал от реальности, уходил от социальных проблем. Однако его мечты вслух о бананово-лимонном Сингапуре, Антильских островах выражали его отношение к окружающему. А разве в реквиеме о «вечном покое» и «бездарной стране», написанном под впечатлением от гибели мальчиков-юнкеров, не поднимал он острые, актуальные и сейчас вопросы о малых войнах? Любимец аристократических салонов, Вертинский появлялся в немом кино в разных ролях. Он был то элегантным антикваром влюбленным - крепостному и помещице, то человеком из мира богемы, то бродягой, бывшим когда-то архитектором. Вертинский не принял власти рабочих и крестьян и подался в поисках счастья в дальние края. Долгие годы с паспортом на имя греческого гражданина Александра Вертидаса (чтобы избежать обычной эмигрантской волокиты) странствовал он, появляясь то в Нью-Йорке, то в Париже, то в Варшаве, то в Шанхае. Где-то давал концерты, где-то даже снимался в кино. В книге воспоминаний Вертинский писал, что на одной из съемок во Франции в одном из статистов в наряде мавританского воина в феске он узнал генерала белой армии Шкуро. А почти через четверть века, в разгар Великой Отечественной, вернулся в Россию. Как у настоящего русского интеллигента, у него было чувство вины за то, что он покинул Родину, и он считал, что обязан эту вину искупить. Потому по возвращении, не зная отдыха, ездил с выступлениями по всей стране. Потому и дочерей, которых он завел уже в преклонном возрасте и которых обожал, Александр Николаевич видел редко. Зато дома после длительных гастролей появлялся как Дед Мороз, с подарками, историями, рассказами. И тогда в доме возле Елисеевского гастронома появлялись актеры МХАТа Яншин, Массальский, Грибов, Станицын, молодые композиторы Богословский и Фрадкин, другие представители мира искусства. И рекой лились байки, песни, а будущие актрисы Настя и Марианна, которым давно полагалось спать, с восторгом слушали их через щелочку в двери... Так случилось, что сейчас благодаря «Русским сезонам» в Европе и в Америке вышел диск, где голос Вертинского пропущен через компьютер и звучит уже без шумов. Вертинский остался в памяти людей, знавших его, не только как элегантно-загадочный шансонье, на концертах которого даже при отсутствии афиш был аншлаг, и не как бывший эмигрант, удостоенный Сталинской премии. Он запомнился как удивительно отзывчивый человек. Ведь не кто иной, как Александр Николаевич взойти на кинонебосклоне звезде немого экрана Вере Холодной, почуяв в ней талант и уговорив попробоваться в крохотной роли... А дочери запомнили Вертинского как большого фантазера, презирающего прозу жизни. Он рассказывал им бесконечно длинные сказки про кота Клафердона... Девочки с нетерпением ждали, когда вернется из дальних странствий отец и продолжит сказку...А еще, как всякий поэт, он пламенно любил свою жену и музу — Лидию Владимировну и обожал ее до конца своих дней...