Поэт не человек поступка, он человек слова. слово и есть поступок поэта. и не только словоглагол, слово-действие, но любое слово, его фактура, его полный внутренний смысл и весь объём связанных с ним ощущений. те слова, что звучат из уст маяковского на самых высоких подъёмах его стиха, вызывают только отталкивание. ко времени пришествия революции маяковский, единственный из всех современников, был уже готовым её поэтом. и дело тут не в идейной его подготовленности, которая, кстати, сомнительна. к семнадцатому году молодой маяковский оказался единственным из известных поэтов, у которого не просто темой, но самим материалом стиха, его фактурой были кровь и насилие. он был готов перейти к штыку и нагану. на словах, только на словах. но об этом только и речь. у него была удивительная к ненависти. эта ненависть билась в нём и металась, прорываясь то в одну, то в другую сторону. революция дала ненависти маяковского направление и тем самым от вечной истерики. на какое-то время он успокоился, обрёл равновесие. он стал ненавидеть только туда. вся энергия была брошена в одну сторону. концентрация при этом вышла фантастической. а ещё революция дала ему в руки оружие. раньше это были только нож и кастет, теперь же самые различные виды до маузера и пулемёта. он и пользовался ими отныне по мере надобности, но всем другим предпочитал штык. обладал ли маяковский воображением, этим первейшим свойством поэта, то есть попросту видел ли он то, что писал? мы знаем, что в жизни маяковский не резал глоток, не глушил кастетом, не колол штыком. он и на войне-то ни разу не был и даже в партию, как сам признаётся, не вступил, чтобы не попасть на фронт. а вот в стихах идёт "чужими трупами” и даже собирается отца облить керосином и пустить на улицы "для иллюминаций”. так представлял ли он себе всё то, что писал, видел ли, допустим, эти самые трупы, ощущал ли чьё-то мёртвое тело под твёрдо знающими своими ногами? ситуация складывается таким образом, что любой ответ на этот вопрос губителен для поэта. обладал ли маяковский воображением? разумеется, и мощным. но вся его безудержная фантазия, как в области изобретения образов, так и в области слова и словотворчества, удерживалась границами не внутреннего, а внешнего мира, его механическими законами. в этом — ключ ко всему маяковскому. по ю.карабчиевскому («воскресение маяковского») . ответьте на вопрос: согласны ли вы с такой трактовкой творчества маяковского? ответ обоснуйте.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта..
Маяковский - скрипка, страдающая и своей, и чужой болью, легкоранимый, но громогласный и сильный внешне. Автор очерка - из чуждого оркестра, равнодушного и злого одновременно. Не о себе ли он пишет:
"У него была удивительная к ненависти."
Как можно утверждать, что у Маяковского
"не просто темой, но самим материалом стиха, его фактурой были кровь и насилие"?
Куда же отнести (к крови или насилию?) такие строки поэта:
"А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?"
Или:
... если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Но самые проникновенные, самые щемящие в его творчестве для меня эти слова:
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости
две морковинки несу
за зелёный хвостик.
Чтобы их понять, надо пожить в том аду гражданской войны, разрухи, голода, и тогда увидишь всё мужество поэта, который шутливо, с лёгкой иронией, без всякого надрыва идёт в то время к любимой с морковкой в подарок. Сам голодный, замёрзший, оборванный (возможно), нелюбимый (возможно), страдающий (наверняка), но сильный.
И только тот, кто любил, услышит всю муку его сердечного пожара в "Облаке в штанах":
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот. Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот, —
сначала
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие! —
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
Автор опуса утверждает: "...вся его безудержная фантазия...удерживалась границами не внутреннего, а внешнего мира, его механическими законами". Не было для Маяковского границ во внешнем мире, ведь он мечтал о едином человеческом бытие, мирном, добром, заботливом. Он пропагандировал "единое человеческое общежитие":
Мы живем,
зажатые
железной клятвой.
За нее -
на крест,
и пулею чешите:
это -
чтобы в мире
без Россий,
без Латвий,
жить единым
человечьим общежитьем.