Погода была прекрасная, еще прекраснее, чем прежде, но жара все не унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и разные облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением; они таяли, эти облака, и от них не падало тени. Молодые отпрыски, еще не успевшие вытянуться выше аршина, окружали своими тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни; круглые губчатые наросты лепились к этим пням, земляника пускала по ним свои розовые усики; грибы тут же тесно сидели семьями. Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревьях; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороха, золотые чашечки куриной слепоты; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначились полосами мелкой красной травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, – другой тени не было нигде. Легкий ветерок то просыпался, то утихал: подует прямо в лицо и как будто разыграется, – всё весело зашумит закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются гибкие концы папоротников, – обрадуешься ему, но вот уж он опять замер, и все опять стихло. Одни кузнечики дружно трещат, словно озлобленные, – и утомителен этот непрестанный, кислый и сухой звук. Недавно срубленные осины печально тянулись по земле, придавив собой и траву и мелкий кустарник; на иных листья, еще зеленые, но уже мертвые, вяло свешивались с неподвижных веток: на других они уже засохли и покоробились. От свежих золотисто-белых щепок, грудами лежавших около ярко-влажных пней, веяло особенным, чрезвычайно приятным, горьким запахом. Вдали, ближе к роще, гладко стучали топоры, и по временам торжественно и тихо, словно кланяясь и расширяя руки, спускалось кудрявое дерево... (И.С. Тургенев)
