Понимаю, что многие меня не поймут! возможно скажут, что я глупая! но, если же, найдётся хоть один добрый человечек! ! по языку я пишу всё верно, ошибки бывают, но редко, но вот одна проблема, никак не могу разобраться с запятыми! а тут такое громадное! если кто сможет, , ! нужно объяснить все знаки препинания: вронский с кити несколько туров вальса. после вальса кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с нордстон, как вронский уже пришел за ней для первой кадрили. во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о корсунских, муже и жене, которых он забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о левине, тут ли он, и прибавил, что он понравился. ему. но кити и не ожидала большего от кадрили. она ждала с замиранием сердца мазурки. ей казалось, что в мазурке все должно решиться. то, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних , и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. весь до последней кадрили был для кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с вронским и анной. она не сходилась с анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. она видела, что анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. она знала это чувство и знала его признаки и видела их на анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений. «кто? — спросила она себя. — все или один? » и, не мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крюкам корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. и этот один? неужели это он? » каждый раз, как он говорил с анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья ее румяные губы. она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «но что он? » кити посмотрела на него и ужаснулась. то, что кити так ясно представлялось в зеркале лица анны, она увидела на нем. куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «я не оскорбить хочу, — каждый раз как будто говорил его взгляд, — но себя хочу, и не знаю как». на лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде. они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. и странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон иван иванович своим французским языком, и о том, что для елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и кити. весь , весь свет, все закрылось туманом в душе кити. только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на кити нашла минута отчаяния и ужаса. она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. она чувствовала себя убитою. она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце. «а может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было? »
