Распределите словосочетания на три группы: «прич+сущ*» и «прич*+сущ» и «прич*+нареч»
Награждённый орденом, чуть успокоенный, написанное письмо, остановленный пешеход, вконец заигравшиеся, взорванный сапёрами

В бурю

Комнату лампада
Кротко озаряла;
Мать, над колыбелью
Наклонясь, стояла.

А в саду сердито
Выла буря злая,
Над окном деревья
Темные качая.

И колючей веткой
Ель в окно стучала,
Как стучит порою
Путник запоздалый.

Дождь шумел; раскаты
Слышалися грома;
И гремел, казалось,
Он над крышей дома.

На малютку сына
Нежно мать глядела;
Колыбель качая,
Тихо песню пела:

"Ах! уймись ты, буря!
Не шумите, ели!
Мой малютка дремлет
Сладко в колыбели.

Ты, гроза Господня,
Не буди ребенка;
Пронеситесь, тучи
Черные, сторонкой!

Бурь еще немало
Впереди, быть может,
И не раз забота
Сон его встревожит".

Спи, дитя, спокойно...
Вот гроза стихает;
Матери молитва
Сон твой охраняет.

Завтра, как проснешься
И откроешь глазки,
Снова встретишь солнце,
И любовь, и ласки!

Нагонял на душу тоску. В задумчивой позе, с расстегнутым жилетом и заложив руки в карманы, стоял у окна и смотрел на хмурую улицу хозяин городского ломбарда Поликарп Семенович Иудин. "Ну что такое наша жизнь? – рассуждал он в унисон с плачущим небом. – Что она такое? Книга какая-то с массой страниц, на которых написано больше страданий и горя, чем радостей... На что она нам дана? Ведь не для печалей же бог, благой и всемогущий, создал мир! А выходит наоборот. Слез больше, чем смеха...» Иудин вынул правую руку из кармана и почесал затылок. "Н-да, – продолжал он задумчиво, – в плане у мироздания, очевидно, не было нищеты, продажности и позора, а на деле они есть. Их создало само человечество. Оно само породило этот бич. А для чего, спрашивается, для чего?" Он вынул левую руку и скорбно провел ею по лицу. "А ведь как легко можно было бы людскому горю: стоило бы только пальцем шевельнуть. Вот, например, идет богатая похоронная процессия. Шестерня лошадей в черных попонах везет пышный гроб, а сзади едет чуть ли не на версту вереница карет. Факельщики важно выступают с фонарями. На лошадях болтаются картонные гербы: хоронят важное лицо, должно быть, сановник умер. А сделал ли он во всю жизнь хоть одно доброе дело? Пригрел ли бедняка? Конечно, нет... мишура!.." – Что вам, Семен Иваныч? – Да вот затрудняюсь оценить костюм. По-моему, больше шести рублей под него дать нельзя, а она просит семь. Говорит: детишки больны, лечить надо. – И шесть рублей будет многовато. Больше пяти не давайте, иначе мы так прогорим. Только вы уж осмотрите хорошенько, нет ли дыр и не остались ли где пятна... "Нда-с, так вот она – жизнь, которая заставляет задуматься о природе человека. За богатым катафалком тянется подвода, на которую взвалили сосновый гроб. Сзади нее плетется, шлепая по грязи, только одна старушонка. Эта старушка, быть может, укладывает в могилу сына-кормильца... А спросить-ка, даст ли ей хоть копейку вот та дама, которая сидит в карете? Конечно, не даст, хотя, может, выразит свои соболезнования… Что там еще? " – Шубку старуха принесла... сколько дать? – Мех заячий... Ничего, крепка, рублей пять стоит. Дайте три рубля, и проценты, разумеется, вперед... "Где же, в самом деле, люди, где их сердца? Бедняки гибнут, а богачам и дела нет..." Иудин прижал лоб к холодному стеклу и задумался. На глазах его выступили слезы – крупные, блестящие… крокодиловы слезы. (А.П. Чехов)