- сидит там третий день зашёл в вязкое болото. Смотрит
лягушка-квакушка, его стрелу держит.
ей стрелы. Два дня ходил он по лесами по горам, а на
Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от
Ква-ква, Иван-царевич. Поди ко мне, бери свою
Иван-царевич, взял лягушку-ква-
своей находки, а лягушка и говорит:
стрелу, а меня возьми замуж!
Опечалился Иван-царевич и говорит:
Как же я тебя замуж возьму! Меня люди засмеют
Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!
кушку, завернул её в платочек и принёс в своё царство
государство.
Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда
чья стрела попала.
Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним сме.
яться, а отец говорит:
Бери квакушку - ничего не поделаешь!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: стар-
ший - на боярышне, средний на купеческой дочери,
а Иван-царевич
на лягушке-квакушке.
На другой день после свадьбы призвал царь своих сы
новей и говорит:
Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое жена
ты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жёны хлеб
печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю мягко
белого хлеба.
Поклонились царевичи отцу и пошли.
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ни
плеч буйну голову повесил.
Ква-ква
TIROOTONITIT
Савинов с трудом оторвался от работы. Спустившись с высоких подмостков, художник отошел от картины. Прямо перед ним во всю высоту запрестольной стены рельефно выделялось на золотом фоне почти оконченное изображение богоматери с младенцем на руках. Все дышало наивной и глубокой верой в этой картине: и золотое небо — торжественное, полное чудес и тайн библейское небо, и синие, тонкие утренние облака, служащие престолом группе, и трогательное сходство в лицах матери и ребенка, и милые изумленные личики кудрявых ангелов. И тем могущественней, тем неотразимей должно было очаровывать и умилять зрителя божественно-прекрасное лицо богоматери — кроткое и вместе с тем строгое, с этими как будто проникающими в глубь времен очами, полными безмолвной, покорной скорби.
В соборе было тихо. Только где-то высоко, под самым куполом, щебетали вперебой неугомонные воробьи. Лучи солнца наискось тянулись из окон золотыми пыльными полосами. Савинов все стоял и глядел на картину. Теперь он со своими длинными, небрежно откинутыми назад волосами, с бледными, плотно сжатыми губами на худом аскетическом лице как нельзя больше походил на одного из тех средневековых монахов-художников, которые создавали бессмертные произведения в тишине своих скромных келий, вдохновляясь только горячей верой в бога и бесхитростной любовью к искусству и не оставляя потомству даже инициалов своих имен. Священный восторг и радостная гордость удовлетворенного творчества наполнили душу Савинова. Мечты об этой русской богоматери он лелеял давно, чуть ли не с самого детства, и вот она возвышается перед ним во всей своей строгой и чистой красоте, и все убранство огромного храма, вся его царственная роскошь как будто бы служат для нее сплошной великолепной рамкой. Здесь, в этой гордости, не было места мелочному профессиональному тщеславию, потому что Савинов относился очень холодно к своей известности, давно перешагнувшей за пределы России. Здесь артист благоговел перед своим произведением, почти не веря тому, что он сам, своими руками создал его.
Объяснение: