Ссочинение по егэ он приезжает с некоторым опозданием, когда гости уже в сборе и виновница торжества, его двоюродная племянница, то и дело поглядывает на часы. моложавый, с крупной серебристой головой и выразительным, энергичным лицом, он, войдя в комнату и радушно улыбаясь, здоровается общим полупоклоном, представительный, почтенный и привычный к вниманию окружающих. для хозяев он - дядя сережа или просто сережа, а для гостей - сергей васильевич, и все уже знают, что он писатель, человек известный и уважаемый. и подарок им особенный: чашка с блюдцем из сервиза, которым многие годы лично пользовался и незадолго до смерти передал ему сам горький. эту, можно сказать, музейную ценность сразу же устанавливают на верхней полке серванта за толстым стеклом, на видном, почетном месте. сажают сергея васильевича рядом с именинницей во главе стола и ухаживают, угощают наперебой; впрочем, он почти от всего отказывается. наверно, только из вежливости потыкал вилкой в горстку салата на своей тарелке да еще за вечер - с большими перерывами - выпивает рюмки три коньяку, закусывая лимончиком. он, должно быть, тяготится этой вынужденной ролью свадебного генерала, но виду не подает. зная себе цену, держится с достоинством, однако просто и мило: улыбается, охотно поддерживает разговор и даже пошучивает. а на другом конце стола не сводит с него глаз будущий филолог, студент первого курса, застенчивый белобрысый паренек из глухой вологодской деревушки. в москве он лишь второй месяц и, охваченный жаждой познания, ненасытно вбирает столичные впечатления без устали целыми днями слушать и наблюдать. попал он на именины случайно, и, увидев впервые в своей жизни живого писателя, забыв о роскошном столе, о вине и закусках, забыв обо всем, ловит каждое его слово, и улыбку, и жест, смотрит с напряженным вниманием, восхищением и любовью. по молодежи сергей васильевич негромко и неторопливо рассказывает о встречах с горьким, о столь памятных сокровенных чаепитиях, под конец замечая с болью в голосе: - плох был уже тогда алексей максимович, совсем плох.. и печально глядит поверх голов на полку серванта, где покоится за стеклом горьковская чашка, и задумывается отрешенно, словно смотрит в те далекие, уже ставшие годы, вспоминает и воочию видит великого коллегу. окружающие сочувственно молчат, и в тишине совсем некстати, поперхнувшись от волнения, сдавленно кашляет будущий филолог. когда начинают танцевать, он после некоторых колебаний, поправив короткий поношенный пиджачок и порядком робея, подходит к сергею васильевичу и, достав новенький блокнот, окая сильнее обычного и чуть запинаясь, неуверенно просит автограф. вынув толстую с золотым пером ручку, тот привычно выводит свою фамилию - легко, разборчиво и красиво - на листке, где уже имеется редкий автограф: экзотическая, непонятно замысловатая роспись тони, африканского царька, а ныне - студента-первогодка в университете лумумбы. уезжает сергей васильевич раньше всех. его было уговаривают остаться еще хоть немного, но он не может ("делу - время, потехе - да и шоферу пора на "), и, услышав это с огорчением, более не настаивают. прощаясь, он дружески треплет вологодского паренька по плечу, целует именинницу и ее мать, остальным же, устало улыбаясь, делает мягкий жест поднятой вверх рукой. он уходит, и сразу становится как-то обыденно. а в конце вечера будущий филолог, находясь всецело под впечатлением этой необычной и радостной для него встречи, стоит у серванта, зачарованно уставясь на горьковскую чашку. толстое стекло сдвинуто, и она, доступная сейчас не только глазам, манит его как ребенка - страшно хочется хотя бы дотронуться. наконец, не в силах более удерживаться, он с волнением, осторожно, как реликвию, обеими руками приподнимает ее. с благоговением рассматривая, машинально переворачивает и на тыльной стороне донышка видит бледно-голубоватую фабричную марку: дулево 2с. - 51 г. " второй 51-й " - мысленно повторяет он, в растерянности соображает, что горький умер на пятнадцать лет раньше, и вдруг, пораженный в самое сердце, весь заливается краской и, расстроенный буквально до слез, тихо, всхлипывает и готов от стыда провалиться сквозь землю - будто и сам в чем-то виноват. это привычка - заглядывать куда не просят. дурная и
Данный текст посвящён серьёзной проблеме в жизни: о людях второго сорта. Мы привыкли, что второго сорта бывают продукты питания. Оказывается, не только. В рассказе «Второй сорт»
В. Богомолов поясняет об этом не прямо, но так, что можно догадаться.
В рассказе два героя. Сергей Васильевич – представительный, почтенный, привычный к вниманию окружающих, о котором все знают, «что он писатель». И застенчивый белобрысый паренёк из глухой вологодской деревушки: «будущий филолог, студент первого курса». Автор пытается донести до нас мысль о том, что противопоставление сразу бросается в глаза, начиная с их положения, заканчивая тем, что сидят они по разные стороны стола.
Интересно то, как автор чётко вырисовывает два типажа: самоуверенный, уставший от жизненной суеты, лениво слушающий окружающих Сергей Васильевич. И любопытный мышонок с блестящими глазёнками, для которого всё настолько свежо и любопытно, что он, когда слышит рассказы о Горьком, сдавленно кашляет, просит автограф у того, кто общался с самим Горьким, кто прикасался к этой бессмертной истории!
Я думаю, что всё поведение Сергея Васильевича фальшиво, неестественно; он словно находится на сцене и играет свою роль. Зрители (гости) не спускают с него восхищённых глаз. Поэтому он и неторопливо повествует о чаепитиях с писателем, кидает печальный взгляд на полку серванта, где лежит за стеклом горьковская чашка. Роль сыграна блестяще, впечатление произведено.
Назревает конфликт и он разрешается весьма необычно. Юноша подходит к серванту, где за толстым стеклом стоит горьковская чашка. Рассматривает ее со всех сторон – из этой чашки пил сам Горький! И… дальше он видит обман: чашка была изготовлена в 1951 году, когда Горького уже не было в живых.
После этой сцены идут жестокие и поучительные слова: «Дурная это привычка – заглядывать, куда не просят. Дурная и никчёмная…»
Таким образом, проблема, поднятая автором, заставила задуматься, что в жизни второго сорта бывают не только вещи и продукты, но и люди, которые ради положения в обществе готовы обманывать и ломать веру других людей.