Сжать изложение, ! многие молодые, да и не только молодые люди думают, что тот, кто хочет быть мужественным, должен казаться грубым. у меня перед глазами десятилетиями маячит выразительный пример. рос в интеллигентной семье единственный ребенок. мать любила его без ума и безмерно . отец, человек немолодой, суровый, властный, был слишком занят работой, чтобы противопоставить этому свою линию. сыну дали воспитание, которое его мать считала наилучшим и в котором действительно было немало хорошего. его с детства обучали хорошим манерам и иностранным языкам, со вкусом одевали. он сам обнаруживал с детства многие прекрасные качества, обычно маменькиным сынкам не свойственные: был смелым и спортивным, хорошо ходил на лыжах, гонял на велосипеде, занимался греблей, учился неплохо, а едва кончив школу, чтобы стать независимым от родителей, начал успешно работать в одном издательстве. однако проработал там недолго, совсем молодым человеком выбрал себе другую – трудную, мужественную профессию и другую среду. и вот тут-то, вероятно услышав насмешки по поводу своего вида и манер и не сумев отстоять своей личности, он начал подражать скверным образцам, скрывая свою воспитанность, как дурную болезнь. когда через несколько лет мы встретились, он играл роль солдафона, лихого хвата, хриплоголосого грубияна, сквернословил, плоско острил. с сослуживцами и сверстниками был запанибрата, «кого хошь», по его словам, мог хлопнуть по плечу, со всеми был «на вась-вась», с женщинами обходился, как гарнизонный ловелас. лихо, на глазах матери опрокидывал стакан водки. пьянея, был нехорош, мутнел взглядом и мокрыми губами нес хвастливую ахинею. при начальстве, с которым, между прочим, отлично умел ладить, вел себя чуть иначе, но основной рисунок был тот же: «я – «рубаха-парень», даром что из интеллигентов». а я глядел на него, с детства владеющего французским и , твердо знающего, в какой руке держать вилку, а в какой нож, и думал: «неужто другие не видят, что он – ряженый, что у него, как у скверного актера, голос напряженно-неестествен, актерские приемы утомительно однообразны и неубедительны, парик и грим не могут скрыть внутренне неуверенного в себе человека и что он корчит из себя сильного, потому что, очевидно, слаб? пройдет с ». думал с надеждой: этот знакомый был не безразличен мне. нет, не целая жизнь пролетела, и теперь этот уже старый человек изъясняется все тем же грубоватым тоном, так же мгновенно переходит с любым на «ты», развязно хлопает собеседников и слушателей по плечу, беспардонно хвастается, стараясь убедить, что такой тон и есть проявление мужества, которое-де свойственно отважным летчикам, , землепроходцам. этот тон «сидел» на нем когда-то, как наряд с чужого плеча. теперь он оброс им, как коростой. хотел в юности сбросить одеяние старомодного, благонравного воспитания и не стал отстаивать того, что было в этом воспитании ценным. а во что облекся? в постоянный грим и костюм хама. но этот грим и наряд не безразличны к сущности человека. если долго изображать хама, с непременно станешь хамом. так оно и произошло.
У меня перед глазами десятилетиями маячит выразительный пример. Рос в интеллигентной семье единственный ребенок. Мать любила его и безмерно баловала. Отец, человек немолодой, суровый, властный, был слишком занят работой, чтобы противопоставить этому свою линию. Сыну дали воспитание, которое его мать считала наилучшим и в котором действительно было немало хорошего. Его с детства обучали хорошим манерам и иностранным языкам, со вкусом одевали. Он сам обнаруживал с детства прекрасные качества: был смелым и спортивным, учился неплохо, а едва кончив школу, чтобы стать независимым от родителей, начал успешно работать в одном издательстве. Однако проработал там недолго, Совсем молодым человеком выбрал себе другую – трудную, мужественную профессию и другую среду. И вот тут-то, вероятно услышав насмешки по поводу своего вида и манер и не сумев отстоять своей личности, он начал подражать скверным образцам.
Когда через несколько лет мы встретились, он играл роль лихого хвата, хриплоголосого грубияна, сквернословил, плоско острил. С сослуживцами и сверстниками был запанибрата, «кого хошь», по его словам, мог хлопнуть по плечу, со всеми был «на вась-вась», с женщинами обходился, как гарнизонный ловелас. Лихо, на глазах матери опрокидывал стакан водки. При начальстве, с которым, между прочим, отлично умел ладить, вел себя чуть иначе, но основной рисунок был тот же: «Я – «рубаха-парень», даром что из интеллигентов». А я глядел на него, с детства владеющего французским и немецким, твердо знающего, в какой руке держать вилку, а в какой нож, и думал: «Неужто другие не видят, что он – ряженый, что у него, как у скверного актера, голос напряженно-неестествен, актерские приемы утомительно однообразны и неубедительны, парик и грим не могут скрыть внутренне неуверенного в себе человека и что он корчит из себя сильного, потому что, очевидно, слаб? Пройдет с годами».
Думал с надеждой: этот знакомый был не безразличен мне. Нет, не Целая жизнь пролетела, и теперь этот уже старый человек изъясняется все тем же грубоватым тоном. Этот тон «сидел» на нем когда-то, как наряд с чужого плеча. Теперь он оброс им, как коростой. Хотел в юности сбросить одеяние старомодного, благонравного домашнего воспитания и не стал отстаивать того, что было в этом воспитании ценным. А во что облекся? В постоянный грим и костюм хама. Если долго изображать хама, с годами непременно станешь хамом. Так оно и произошло.