Сжать текст: это чувство я испытываю постоянно уже многие годы, но с особой силой — 9 мая и 15 сентября. впрочем, не только в эти дни оно подчас всецело овладевает мною. как-то вечером вскоре после войны в шумном, ярко освещённом «гастрономе» я встретился с матерью лёньки зайцева. стоя в очереди, она задумчиво глядела в мою сторону, и не поздороваться с ней я просто не мог. тогда она присмотрелась и, узнав меня, выронила от неожиданности сумку и вдруг разрыдалась. я стоял не в силах двинуться или вымолвить хоть слово. никто ничего не понимал; предположили, что у неё вытащили деньги, а она в ответ на расспросы лишь истерически выкрикивала: «! оставьте меня в » в тот вечер я ходил словно пришибленный. и хотя лёнька, как я слышал, погиб в первом же бою, возможно не успев убить и одного немца, а я пробыл на передовой около трёх лет и участвовал во многих боях, я ощущал себя чем-то виноватым и бесконечно должным и этой старой женщине, и всем, кто погиб — знакомым и незнакомым, — и их матерям, отцам, детям и я даже толком не могу себе объяснить почему, но с тех пор я стараюсь не попадаться этой женщине на глаза и, завидя её на улице — она живёт в соседнем квартале, — обхожу стороной. а 15 сентября — день рождения петьки юдина; каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства. приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами, песочным тортом и яблочным пирогом — с тем, что более всего любил петька. всё делается так, как было и до войны, когда в этой комнате шумел, смеялся и командовал лобастый жизнерадостный мальчишка, убитый где-то под ростовом и даже не похороненный в сумятице панического отступления. во главе стола ставится петькин стул, его чашка с душистым чаем и тарелка, куда мать старательно накладывает орехи в сахаре, самый большой кусок торта с цукатом и горбушку яблочного пирога. будто петька может отведать хоть кусочек и закричать, как бывало, во всё горло: «вкуснота-то какая, братцы! навались! » и перед петькиными стариками я чувствую себя в долгу; ощущение какой-то неловкости и виноватости, что вот я вернулся, а петька погиб, весь вечер не оставляет меня. в задумчивости я не слышу, о чём говорят; я уже далеко- до боли клеш-нит сердце: я вижу мысленно всю россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не
Это чувство я испытываю постоянно уже многие годы, но с особой силой — 9 мая и 15 сентября. Как-то вечером вскоре после войны в шумном, ярко освещённом «Гастрономе» я встретился с матерью Лёньки Зайцева. Стоя в очереди, она задумчиво глядела в мою сторону, и не поздороваться с ней я просто не мог. Тогда она присмотрелась и, узнав меня, выронила от неожиданности сумку и вдруг разрыдалась. Я стоял не в силах двинуться или вымолвить хоть слово.
Я даже толком не могу себе объяснить почему, но с тех пор я стараюсь не попадаться этой женщине на глаза и, завидя её на улице — она живёт в соседнем квартале, — обхожу стороной. А 15 сентября — день рождения Петьки Юдина; каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства. Приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами.
И перед Петькиными стариками я чувствую себя в долгу; ощущение какой-то неловкости и виноватости, что вот я вернулся, а Петька погиб, весь вечер не оставляет меня. В задумчивости я не слышу, о чём говорят; я уже далеко-далеко... До боли клеш-нит сердце: я вижу мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся...