Часто к нам в редакцию заходил Андрей Соболь. Он был милым, всегда чем-нибудь взволнованным, неусидчивым человеком. Однажды Соболь принес свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя, безусловно, талантливый, интересный по теме. Все прочли этот рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя, а предложить Соболю исправить его никто не решался. В этом отношении писатель был неумолим. Мы сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в России газеты «Русское слово», правая рука знаменитого издателя Сытина, человек неразговорчивый и напуганный своим Дайте мне рукопись, — сказал он, — клянусь, я не изменю в ней ни слова. А что же вы сделаете? А вот увидите. В словах Благова я почувствовал нечто загадочное. Надо было узнать эту тайну, и поэтому я согласился. Благов вынул из кармана огарок необыкновенно толстой церковной свечи. Золотые полоски вились по ней спиралью. Он зажег этот огарок, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью с плоским плотницким карандашом в руках. Кончил работу над рукописью он только утром. Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и следа. При этом, действительно, не было выброшено или прибавлено ни одного слова. Это чудо! — сказал я. — Как вы это сделали? Да просто расставил правильно все знаки препинания. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил: они существуют, чтобы выделить мысль, дать фразе легкость и гармонию. Знаки препинания — это нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться. Рассказ был напечатан. А на другой день в редакцию ворвался Соболь. Волосы его были растрепаны, глаза горели огнем. Кто трогал мой рассказ? — закричал он неслыханным голосом. Тогда Благов сказал спокойным и даже унылым тоном: Если вы считаете, что правильно расставить знаки в вашем рассказе — это тронуть его, то извольте: это сделал я. По своей обязанности корректора. сказал взволнованно Соболь. — Вы дали мне чудесный урок. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам. Корректор ответил: «Русский язык открывается до конца лишь тому, кто кровно любит свой народ и чувствует сокровенную прелесть нашей земли». Особенно ясными для меня стали эти мысли после встречи с одним лесником. Мы остановились у одного оконца-колодца и напились воды. Родник! — сказал лесник. — Должно, Волга тоже начинается из такого оконца? Да, должно быть, — согласился я. Я большой любитель разбирать слова, — неожиданно сказал лесник и смущенно усмехнулся. — И вот скажи на милость! Бывает же так, что пристанет к тебе одно слово и не дает покоя. Вы, говорят, вроде книги пишете? Да, пишу. А я вот как ни прикидываю, а редко какому слову найду объяснение. А какое слово к вам привязалось сейчас? — спросил я. Да вот этот самый «родник». Надо думать, получилось оно от того, что тут вода зарождается. Родник родит реку, а река льется-течет через всю нашу матушку-землю, через всю родину, кормит народ. Вы глядите, как это складно выходит: родник, родина, народ. По К. Паустовскому
Все прочли этот рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя, а предложить Соболю исправить его никто не решался. В этом отношении писатель был неумолим.
Мы сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в России газеты «Русское слово», правая рука знаменитого издателя Сытина, человек неразговорчивый и напуганный своим
Дайте мне рукопись, — сказал он, — клянусь, я не изменю в ней ни слова.
А что же вы сделаете?
А вот увидите.
В словах Благова я почувствовал нечто загадочное. Надо было узнать эту тайну, и поэтому я согласился.
Благов вынул из кармана огарок необыкновенно толстой церковной свечи. Золотые полоски вились по ней спиралью. Он зажег этот огарок, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью с плоским плотницким карандашом в руках. Кончил работу над рукописью он только утром.
Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и следа. При этом, действительно, не было выброшено или прибавлено ни одного слова.
Это чудо! — сказал я. — Как вы это сделали?
Да просто расставил правильно все знаки препинания. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил: они существуют, чтобы выделить мысль, дать фразе легкость и гармонию. Знаки препинания — это нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.
Рассказ был напечатан. А на другой день в редакцию ворвался Соболь. Волосы его были растрепаны, глаза горели огнем.
Кто трогал мой рассказ? — закричал он неслыханным голосом. Тогда Благов сказал спокойным и даже унылым тоном:
Если вы считаете, что правильно расставить знаки в вашем рассказе — это тронуть его, то извольте: это сделал я. По своей обязанности корректора.
сказал взволнованно Соболь. — Вы дали мне чудесный урок. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.
Корректор ответил: «Русский язык открывается до конца лишь тому, кто кровно любит свой народ и чувствует сокровенную прелесть нашей земли».
Особенно ясными для меня стали эти мысли после встречи с одним лесником. Мы остановились у одного оконца-колодца и напились воды.
Родник! — сказал лесник. — Должно, Волга тоже начинается из такого оконца?
Да, должно быть, — согласился я.
Я большой любитель разбирать слова, — неожиданно сказал лесник и смущенно усмехнулся. — И вот скажи на милость! Бывает же так, что пристанет к тебе одно слово и не дает покоя. Вы, говорят, вроде книги пишете?
Да, пишу.
А я вот как ни прикидываю, а редко какому слову найду объяснение.
А какое слово к вам привязалось сейчас? — спросил я.
Да вот этот самый «родник». Надо думать, получилось оно от того, что тут вода зарождается. Родник родит реку, а река льется-течет через всю нашу матушку-землю, через всю родину, кормит народ. Вы глядите, как это складно выходит: родник, родина, народ.
По К. Паустовскому