Вода которую мы отпили в детстве и в которой для локтя мочим руку, перегнувшись за борт людки, - мы эту воду потом пьём всю жизнь, куда бы нас судьба не забросила, и подливаем её
(1)Когда я стал хорошо читать, отец подарил мне сочинения Аксакова, и посейчас моего любимого писателя, перед русским языком которого я благоговею. (2)Это были первые мои настоящие большие книги. (3)Каждый сам творит свой рай, и мой был создан в полном согласии со страницами Аксакова, но с прибавкой и своего ранее облюбованного и возведённого в святость. (4)В Каму влила в свои воды река Белая, в Белую — Дёма, а к елям, пихтам и прозрачной аскетической лиственнице Прикамья прибавились необычайно могучие буки и вязы оренбургского и уфимского края.
(5)И хотя я был сыном великой Камы, но благодаря Аксакову с детства равнял с нею в святости воспетые им реки Дёму и Бугуруслана, конечно несравнимые с величием моей Камы, которую, как любую большую реку, не представляю себе ничем иным, как живым существом не нашего, чудесного измерения божеством.
(6)Это очень трудно объяснить и ещё труднее понять, если иной человек сотворён иначе. (7)Ведь всё живое вышло из океана, мы это знаем, а многие ли чувствуют?
(8)И вот Кама для меня как бы мать моего мира, и уж от неё всё пошло: и реки поменьше, и почва, на которой я стою. (9)Я допускаю, конечно, что существуют у других семей свои предки, таковы, вероятно, сибирские реки для сибиряков. (10)У нас, людей речных, иначе видят духовные очи. (11)Для других река — поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно вглубь с илистым дном, с песчаными отмелями, с плывущими плотами, с накипью и щепочками, прибитыми к берегу.
(12)Вода, которую мы отпили в детстве и в которой до локтя мочим руку, перегнувшись за борт лодки, — мы эту воду потом пьём всю жизнь, куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем её для сравнения и в море, и в горное озеро близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую лужу, если в ней отражается солнце.
(1)Когда я стал хорошо читать, отец подарил мне сочинения Аксакова, и посейчас моего любимого писателя, перед русским языком которого я благоговею. (2)Это были первые мои настоящие большие книги. (3)Каждый сам творит свой рай, и мой был создан в полном согласии со страницами Аксакова, но с прибавкой и своего ранее облюбованного и возведённого в святость. (4)В Каму влила в свои воды река Белая, в Белую — Дёма, а к елям, пихтам и прозрачной аскетической лиственнице Прикамья прибавились необычайно могучие буки и вязы оренбургского и уфимского края.
(5)И хотя я был сыном великой Камы, но благодаря Аксакову с детства равнял с нею в святости воспетые им реки Дёму и Бугуруслана, конечно несравнимые с величием моей Камы, которую, как любую большую реку, не представляю себе ничем иным, как живым существом не нашего, чудесного измерения божеством.
(6)Это очень трудно объяснить и ещё труднее понять, если иной человек сотворён иначе. (7)Ведь всё живое вышло из океана, мы это знаем, а многие ли чувствуют?
(8)И вот Кама для меня как бы мать моего мира, и уж от неё всё пошло: и реки поменьше, и почва, на которой я стою. (9)Я допускаю, конечно, что существуют у других семей свои предки, таковы, вероятно, сибирские реки для сибиряков. (10)У нас, людей речных, иначе видят духовные очи. (11)Для других река — поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно вглубь с илистым дном, с песчаными отмелями, с плывущими плотами, с накипью и щепочками, прибитыми к берегу.
(12)Вода, которую мы отпили в детстве и в которой до локтя мочим руку, перегнувшись за борт лодки, — мы эту воду потом пьём всю жизнь, куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем её для сравнения и в море, и в горное озеро близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую лужу, если в ней отражается солнце.
(По М. Осоргину)