Легко ли быть молодым? На этот вопрос найдется множество разных мнений, все будет, зависит от возраста опрашиваемого. С точки зрения маленьких детей им очень нравится быть маленькими и молодыми, когда родители все за тебя решают и тебе не надо ни о чем думать. Когда человек идет в школу ему кажется, что это полная каторга. Ну как можно радоваться своей молодости, когда ты постоянно занят и находишься в учебном процессе. После, конечно же, эта ненависть к школе проходит, у тебя появляется больше времени, ты можешь контролировать и распределять свое время и потихоньку начинаешь радоваться молодости.
Находясь уже в атмосфере студенческой жизни, тебе не хватает времени и средств, чтобы почувствовать эту жизнь, почувствовать свой возраст. Говоря, что студенческие годы прекрасны, скорее имеет в виду, что ты находишься в этом возрасте не в полном контроле своих родителей. Но лишь полную свободу можно почувствовать, когда за плечами есть диплом, а в кармане деньги, заработанные собственным трудом. Вот только тогда можно ощутить вкус свободы, потому что ты ни от кого не зависишь, ты делаешь то, что тебе хочется.
Именно в этом возрасте ты и говоришь себе и окружающим, как хорошо быть молодым. Ну а после того, когда ты уже прожил долгие годы жизни, ты начинаешь утверждать, что молодым слишком легко живется. Подводя итог всего вышеперечисленного можно сделать вывод, что легко живется молодым лишь тогда, когда ты сам находишься в преклонном возрасте.
Пока человек сам молод, ему нелегко, так как каждый раз день за днем ему приходится проходить сложные и новые этапы жизни для него самого. Молодость пролетает незаметно, и лишь оглядываясь назад понимаешь, что она была прекрасна и есть что вспомнить, как могли веселиться без денег, искренне любили друг друга и обещали никогда не расставаться. Молодым быть нелегко, но можно радоваться своей молодости, так как это можно сказать беззаботное детство, даже не смотря на то, что ты студент и т.д.
В молодости ты видишь краски этого мира, тебя восхищает он, ты хочешь узнать что – то новое и стремишься к этому, весь мир для тебя находится в ярких красках. В старости такого стремления уже нет, оно редко сохраняется у людей, уже ничего не привлекает, вокруг тускнеют краски. Остается лишь память о том как ты классно проводил свою молодость и ты с радостью окунулся бы в эту атмосферу снова и снова.
Путь скорым поездом до Перми, потом пересадка. Ночью повороты, туннели, черный хвойный лес, проносившийся мимо окон. Зимний рассвет медлил, но внезапно из-за гор, со стороны Азии, граница с которой находилась где-то рядом, хлынули солнечные лучи и, как лыжники, заскользили между стволов высоких, царственных сосен, поочередно золотя их вершины и озаряя снежный склон. Этот рассвет стал темой стихотворения «Урал впервые».
Без родовс во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя, опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то,
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты.
Он сошел с поезда на станции Всеволодо-Вильва, где находилась контора имения и заводов Зинаиды Григорьевны Резвой: «Продажа уксусно-кислой извести, ацетона, спирта древесного разных градусов, хлороформа и древесного угля» - значилось на конторских бланках. После смерти Саввы Тимофеевича Морозова владелицей имений и заводов стала его вдова (во втором браке - за Рейнботом, после начала войны сменившим фамилию на Резвый). Пастернак поселился в небольшом одноэтажном доме, где с женой Фанни Николаевной и маленьким сыном Эли помещался управляющий заводами Борис Ильич Збарский. Ученик и впоследствии сотрудник известного биохимика академика А. Н. Баха, Збарский, работая во Всеволодо-Вильве, усовершенствовал технологию производства хлороформа. Его младший брат Яков Ильич тоже работал с ним в Вильве. Эскизные зарисовки двух братьев были сделаны в стихах и прозе, связанной с замыслом «Спекторского», где они выведены под именем братьев Лемохов.
Он наблюдал их, трогаясь игрой
Двух крайностей, но из того же теста.
Во младшем крылся будущий герой.
А старший был мятежник, то есть деспот.
Встреча с природой, да еще уральской зимой утопавшей в сугробах, произвела на Пастернака оздоровляющее впечатление. «Тут чудно хорошо, – писал он родителям. – Удобства (электрическое освещение, телефон, ванны, баня и т. д.) с одной стороны, – своеобразные, нехарактерные для России красоты местности, дикость климата, расстояний, пустынности - с другой». Со Збарскими они ездили расставлять капканы на рысей.
Вечерами Пастернак импровизировал на пианино, стоявшем в гостиной. Ему вновь открылась целительная сила музыки. Он отходил от нервного утомления последнего московского года и впервые после семилетнего перерыва стал ежедневно играть упражнения, просил прислать этюды Черни и ноты для чтения, «один том Бетховена или Шуберта, – или всего лучше Моцарта. А нет, то тогда из гостиной, из черного шкафика сонаты шубертовские и Вагнера "Парсифаль" или что там есть Вагнера». Это было решительное возвращение к музыке. Стоит «только излить все накипевшее в какой-нибудь керосином не просветленной импровизации, как жгучая потребность в композиторской биографии настойчиво и неотвязно, как стихийная претензия, представляется мне потрясенною гармонией, как стрясшимся несчастьем», – признавался он Локсу.
Одновременно он работал над прозой. Через две недели после приезда была окончена новая новелла и начата другая. «Я заметил теперь и примирился с этим как со стилем, прямо вытекающим из остальных моих качеств и задержанных склонностей, что и прозу я пишу как-то так, как пишут симфонии.
Сюжет, манера изложения, стороны некоторые описаний, вообще то обстоятельство: на чем мое внимание останавливается и на чем оно не останавливается, все это разнообразные полифонические средства, и как оркестром этим надо пользоваться, особенно все это смешивая и исполняя свой вымысел так, чтобы это получалась вещь с тоном, с неуклонным движением, увлекательная и т. д.»
В апреле исполнялось 300 лет со дня смерти Шекспира. Лундберг предложил Пастернаку в этой связи «написать статьи, или лекции в Перми и Екатеринбурге устроить». «А тороплюсь я в работе сейчас с тем, чтобы, новеллу закончив, за Шекспира взяться, – писал он домой, – и тут мне тоже хочется показать, как неожиданно оригинален, свеж и часто парадоксален естественный, непринужденный и простой подход к теме».
Находясь уже в атмосфере студенческой жизни, тебе не хватает времени и средств, чтобы почувствовать эту жизнь, почувствовать свой возраст. Говоря, что студенческие годы прекрасны, скорее имеет в виду, что ты находишься в этом возрасте не в полном контроле своих родителей. Но лишь полную свободу можно почувствовать, когда за плечами есть диплом, а в кармане деньги, заработанные собственным трудом. Вот только тогда можно ощутить вкус свободы, потому что ты ни от кого не зависишь, ты делаешь то, что тебе хочется.
Именно в этом возрасте ты и говоришь себе и окружающим, как хорошо быть молодым. Ну а после того, когда ты уже прожил долгие годы жизни, ты начинаешь утверждать, что молодым слишком легко живется. Подводя итог всего вышеперечисленного можно сделать вывод, что легко живется молодым лишь тогда, когда ты сам находишься в преклонном возрасте.
Пока человек сам молод, ему нелегко, так как каждый раз день за днем ему приходится проходить сложные и новые этапы жизни для него самого. Молодость пролетает незаметно, и лишь оглядываясь назад понимаешь, что она была прекрасна и есть что вспомнить, как могли веселиться без денег, искренне любили друг друга и обещали никогда не расставаться. Молодым быть нелегко, но можно радоваться своей молодости, так как это можно сказать беззаботное детство, даже не смотря на то, что ты студент и т.д.
В молодости ты видишь краски этого мира, тебя восхищает он, ты хочешь узнать что – то новое и стремишься к этому, весь мир для тебя находится в ярких красках. В старости такого стремления уже нет, оно редко сохраняется у людей, уже ничего не привлекает, вокруг тускнеют краски. Остается лишь память о том как ты классно проводил свою молодость и ты с радостью окунулся бы в эту атмосферу снова и снова.
Без родовс во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя, опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то,
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты.
Он сошел с поезда на станции Всеволодо-Вильва, где находилась контора имения и заводов Зинаиды Григорьевны Резвой: «Продажа уксусно-кислой извести, ацетона, спирта древесного разных градусов, хлороформа и древесного угля» - значилось на конторских бланках. После смерти Саввы Тимофеевича Морозова владелицей имений и заводов стала его вдова (во втором браке - за Рейнботом, после начала войны сменившим фамилию на Резвый). Пастернак поселился в небольшом одноэтажном доме, где с женой Фанни Николаевной и маленьким сыном Эли помещался управляющий заводами Борис Ильич Збарский. Ученик и впоследствии сотрудник известного биохимика академика А. Н. Баха, Збарский, работая во Всеволодо-Вильве, усовершенствовал технологию производства хлороформа. Его младший брат Яков Ильич тоже работал с ним в Вильве. Эскизные зарисовки двух братьев были сделаны в стихах и прозе, связанной с замыслом «Спекторского», где они выведены под именем братьев Лемохов.
Он наблюдал их, трогаясь игрой
Двух крайностей, но из того же теста.
Во младшем крылся будущий герой.
А старший был мятежник, то есть деспот.
Встреча с природой, да еще уральской зимой утопавшей в сугробах, произвела на Пастернака оздоровляющее впечатление. «Тут чудно хорошо, – писал он родителям. – Удобства (электрическое освещение, телефон, ванны, баня и т. д.) с одной стороны, – своеобразные, нехарактерные для России красоты местности, дикость климата, расстояний, пустынности - с другой». Со Збарскими они ездили расставлять капканы на рысей.
Вечерами Пастернак импровизировал на пианино, стоявшем в гостиной. Ему вновь открылась целительная сила музыки. Он отходил от нервного утомления последнего московского года и впервые после семилетнего перерыва стал ежедневно играть упражнения, просил прислать этюды Черни и ноты для чтения, «один том Бетховена или Шуберта, – или всего лучше Моцарта. А нет, то тогда из гостиной, из черного шкафика сонаты шубертовские и Вагнера "Парсифаль" или что там есть Вагнера». Это было решительное возвращение к музыке. Стоит «только излить все накипевшее в какой-нибудь керосином не просветленной импровизации, как жгучая потребность в композиторской биографии настойчиво и неотвязно, как стихийная претензия, представляется мне потрясенною гармонией, как стрясшимся несчастьем», – признавался он Локсу.
Одновременно он работал над прозой. Через две недели после приезда была окончена новая новелла и начата другая. «Я заметил теперь и примирился с этим как со стилем, прямо вытекающим из остальных моих качеств и задержанных склонностей, что и прозу я пишу как-то так, как пишут симфонии.
Сюжет, манера изложения, стороны некоторые описаний, вообще то обстоятельство: на чем мое внимание останавливается и на чем оно не останавливается, все это разнообразные полифонические средства, и как оркестром этим надо пользоваться, особенно все это смешивая и исполняя свой вымысел так, чтобы это получалась вещь с тоном, с неуклонным движением, увлекательная и т. д.»
В апреле исполнялось 300 лет со дня смерти Шекспира. Лундберг предложил Пастернаку в этой связи «написать статьи, или лекции в Перми и Екатеринбурге устроить». «А тороплюсь я в работе сейчас с тем, чтобы, новеллу закончив, за Шекспира взяться, – писал он домой, – и тут мне тоже хочется показать, как неожиданно оригинален, свеж и часто парадоксален естественный, непринужденный и простой подход к теме».