Немного лет тому назад, там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь.
Из-за горы и нынче видит пешеход столбы обрушенных ворот, и башни, и церковный свод; но не курится уж под ним Кадильниц благовонный дым, не слышно пенье в поздний час молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой, развалин страж полуживой, людьми и смертию забыт, сметает пыль с могильных плит, которых надпись говорит о славе и о том, как, удручен своим венцом, такой-то царь, в такой-то год, вручал России свой народ.
Однажды русский генерал из гор к Тифлису проезжал; ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес трудов далекого пути; он был, казалось, лет шести, как серна гор, пуглив и дик и слаб и гибок, как тростник.
Без жалоб он томился, даже слабый стон из детских губ не вылетал, он знаком пищу отвергал и тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах больного призрел, и в стенах хранительных остался он, искусством дружеским
Но после к плену он привык, стал понимать чужой язык, был окрещен святым отцом, с шумным светом незнаком, уже хотел во цвете лет Изречь монашеский обет, как вдруг однажды он исчез осенней ночью.
Три дня все поиски по нем напрасны были, но потом его в степи без чувств нашли и вновь в обитель принесли.
И близок стал его конец; тогда пришел к нему чернец с увещеваньем и мольбой; и, гордо выслушав, больной привстал, собрав остаток сил, и долго так он говорил: "Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю. все лучше перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь; но людям я не делал зла, и потому мои дела немного пользы вам узнать, а душу можно ль рассказать?..."
Из-за горы и нынче видит пешеход столбы обрушенных ворот, и башни, и церковный свод; но не курится уж под ним Кадильниц благовонный дым, не слышно пенье в поздний час молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой, развалин страж полуживой, людьми и смертию забыт, сметает пыль с могильных плит, которых надпись говорит о славе и о том, как, удручен своим венцом, такой-то царь, в такой-то год, вручал России свой народ.
Однажды русский генерал из гор к Тифлису проезжал; ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес трудов далекого пути; он был, казалось, лет шести, как серна гор, пуглив и дик и слаб и гибок, как тростник.
Без жалоб он томился, даже слабый стон из детских губ не вылетал, он знаком пищу отвергал и тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах больного призрел, и в стенах хранительных остался он, искусством дружеским
Но после к плену он привык, стал понимать чужой язык, был окрещен святым отцом, с шумным светом незнаком, уже хотел во цвете лет Изречь монашеский обет, как вдруг однажды он исчез осенней ночью.
Три дня все поиски по нем напрасны были, но потом его в степи без чувств нашли и вновь в обитель принесли.
И близок стал его конец; тогда пришел к нему чернец с увещеваньем и мольбой; и, гордо выслушав, больной привстал, собрав остаток сил, и долго так он говорил: "Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю. все лучше перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь; но людям я не делал зла, и потому мои дела немного пользы вам узнать, а душу можно ль рассказать?..."