Крестьяне получили по реформе 1861 года земли меньше, чем они имели при крепостном праве. Размер надела был везде неодинаков. Крестьянин всю жизнь хотел работать на хорошей земле, но при этом, чтобы ее было много. Это стало одной из причин недовольства крестьян отменой крепостного права.
Помещики при наделении крестьян землей лишили их хороших лугов, удобных пастбищ или прогона скота. Они отводили надел в таком месте, что помещичья земля подходила к самому крестьянскому двору, так что даже курицу некуда было выпустить. Данный показатель тоже не бесследно. Это вызывало недовольство крестьян. Фактически, за полученную в надел землю крестьяне должны были нести в пользу помещика повинности: барщину или оброк. Это носило название Временнообязанные крестьяне Временнообязанные крестьяне -- категория бывших помещичьих крестьян, освобождённых от крепостной зависимости Положениями 19 февраля 1861 года, но не переведённых на выкуп. . Срок Временнообязанных отношений установлен не был. За пользование землей Временнообязанные крестьяне несли феодальные повинности (оброк или барщину) . Помещик являлся «попечителем» сельского общества Временнообязанных крестьян, получал в нем права вотчинной полиции, мог требовать смены сельского старосты и других лиц сельской администрации. Размер барщины, по сравнению с дореформенным временем, уменьшился; закон установил, сколько дней в году крестьянин должен был работать на помещика, а до реформы это количество по существу определял сам помещик. Сами крестьяне ожидали полной воли и были недовольны переходным состоянием "временно обязанных. " Таким образом, большинство крестьян после отмены крепостного права оставались зависимыми, их называли Временнообязанными. Выкуп составлял большой размер и поэтому многие крестьяне не могли «выкупаться» . Это вызывало недовольство у многих крестьян . Также, помещики давали землю крестьянам так, как удобно было им самим; так, чтобы вся земля крестьянина не была в сосредоточена в одном месте, а была разбросана. Это еще один фактор недовольства крестьян. Земли у крестьян стало меньше, чем было до реформы. Крестьяне должны были платить помещику оброк, либо отрабатывать барщину. Выкупные платежи, которое правительство в течении многих лет выкачивало из деревни, забирали все накопления в крестьянском хозяйстве, мешали ему перестроиться и при к рыночной экономике, удерживали русскую деревню в состоянии нищеты.
Например согласно Ленину, новый период русской истории начинается "примерно с 17 века", то следовательно, "до этого Россия как бы находилась еще на пороге нового времени" "Вступая в XVI cтолетие, - писал он, - Россия, как и другие европейские страны, оказалась на пороге нового времени".
Сам переход к Новому времени можно связать со становлением единого государства и его аппарата. В свою очередь этот процесс, считал историк, в значительной мере определялся окончательной ликвидацией удельной системы и признаков автономии. При желании здесь можно усмотреть определеную неточность. Ведь уже в XVII в. в состав Русского государства на правах именно автономии вошла Украина; на протяжении всего этого века определенные особенности сохранялись в управлении Сибирью, Поволжьем и даже Новгородской землей, Смоленском и Казанью. Причем, что особенно важно, эти особенности управления были лишь отражением сохранявшихся особенностей статуса населения этих территорий и, соответственно, особенностей их отношений с властью. Это конечно были не уделы, но безусловно признаки автономизации и даже федерализма здесь налицо. К этому надо добавить, что и позднее, уже в начале XVIII в. особый статус получили присоединенные к России Прибалтийские земли. Начатая Петром I и фактически завершенная Екатериной II губернская реформа созданию унитарного государства, однако особый статус отдельных территорий сохранялся, что стало особенно явным в XIX в. после того, как Александр I дал конституции Польше и Финляндии.
Временной промежуток в 170 лет, совпадающий с процессом становления Московского государства, по мысли историка, таким образом, это, если исходить из той же системы координат, по сути переходный этап от средневековья к Новому времени. Сразу же неизбежно возникает несколько вопросов. Во-первых, значит ли это, что средневековой так сказать "в чистом виде" можно считать только домосковскую Русь? Во-вторых, не слишком ли протяженным, затянутым оказывается переходный период?
Появившаяся у российских историков с конца 1980-х гг. возможность отказаться от использования этой схемы, на первый взгляд, освободила нас от сковывающих движение пут и предоставила право или выбрать между любым из существующих методологических подходов, или выработать свой собственный, либо вовсе не задумываться о том, как называется изучаемый нами период истории. Однако, как нередко бывает не только в науке, со временем свобода выбора стала ощущаться как новое бремя. Многие историки оказались дезориентированы во Времени Русской истории, а некоторые стали испытывать даже своего рода ностальгию по тем временам, когда можно было без излишних колебаний пользоваться уже готовым решением.
Еще большую сумятицу внесли попытки заменить формационный подход "цивилизационным". Уже скоро выяснилось, что, в отличие от формационного, основанного на чеканных определениях его основных понятий, цивилизационный подход далеко не так однозначен, и трудности начинаются уже на стадии выяснения того, что такое цивилизация, ибо в науке сосуществует немалое число различных трактовок этого понятия. Причем остановить свой выбор на той или другой чисто механически невозможно, ибо каждая из них сопряжена с целым шлейфом подчас совершенно непривычных понятий, которые в совокупности должны создать у историка иное видение исторического процесса, целей и задач исторического познания, иное представление о собственных возможностях как исследователя.* По существу это означает необходимость переучиваться, причем делать это самостоятельно, постоянно оказываясь перед проблемой выбора. Между тем, как показывает опыт последних лет, к свободе выбора (и опять же не только в науке) приходится долго и мучительно привыкать, причем по мере привыкания приходит понимание того, что выбор означает еще и значительно большую, чем прежде, ответственность.
Помещики при наделении крестьян землей лишили их хороших лугов, удобных пастбищ или прогона скота. Они отводили надел в таком месте, что помещичья земля подходила к самому крестьянскому двору, так что даже курицу некуда было выпустить. Данный показатель тоже не бесследно. Это вызывало недовольство крестьян. Фактически, за полученную в надел землю крестьяне должны были нести в пользу помещика повинности: барщину или оброк. Это носило название Временнообязанные крестьяне Временнообязанные крестьяне -- категория бывших помещичьих крестьян, освобождённых от крепостной зависимости Положениями 19 февраля 1861 года, но не переведённых на выкуп. . Срок Временнообязанных отношений установлен не был. За пользование землей Временнообязанные крестьяне несли феодальные повинности (оброк или барщину) . Помещик являлся «попечителем» сельского общества Временнообязанных крестьян, получал в нем права вотчинной полиции, мог требовать смены сельского старосты и других лиц сельской администрации. Размер барщины, по сравнению с дореформенным временем, уменьшился; закон установил, сколько дней в году крестьянин должен был работать на помещика, а до реформы это количество по существу определял сам помещик. Сами крестьяне ожидали полной воли и были недовольны переходным состоянием "временно обязанных. " Таким образом, большинство крестьян после отмены крепостного права оставались зависимыми, их называли Временнообязанными. Выкуп составлял большой размер и поэтому многие крестьяне не могли «выкупаться» . Это вызывало недовольство у многих крестьян . Также, помещики давали землю крестьянам так, как удобно было им самим; так, чтобы вся земля крестьянина не была в сосредоточена в одном месте, а была разбросана. Это еще один фактор недовольства крестьян. Земли у крестьян стало меньше, чем было до реформы. Крестьяне должны были платить помещику оброк, либо отрабатывать барщину. Выкупные платежи, которое правительство в течении многих лет выкачивало из деревни, забирали все накопления в крестьянском хозяйстве, мешали ему перестроиться и при к рыночной экономике, удерживали русскую деревню в состоянии нищеты.
Сам переход к Новому времени можно связать со становлением единого государства и его аппарата. В свою очередь этот процесс, считал историк, в значительной мере определялся окончательной ликвидацией удельной системы и признаков автономии. При желании здесь можно усмотреть определеную неточность. Ведь уже в XVII в. в состав Русского государства на правах именно автономии вошла Украина; на протяжении всего этого века определенные особенности сохранялись в управлении Сибирью, Поволжьем и даже Новгородской землей, Смоленском и Казанью. Причем, что особенно важно, эти особенности управления были лишь отражением сохранявшихся особенностей статуса населения этих территорий и, соответственно, особенностей их отношений с властью. Это конечно были не уделы, но безусловно признаки автономизации и даже федерализма здесь налицо. К этому надо добавить, что и позднее, уже в начале XVIII в. особый статус получили присоединенные к России Прибалтийские земли. Начатая Петром I и фактически завершенная Екатериной II губернская реформа созданию унитарного государства, однако особый статус отдельных территорий сохранялся, что стало особенно явным в XIX в. после того, как Александр I дал конституции Польше и Финляндии.
Временной промежуток в 170 лет, совпадающий с процессом становления Московского государства, по мысли историка, таким образом, это, если исходить из той же системы координат, по сути переходный этап от средневековья к Новому времени. Сразу же неизбежно возникает несколько вопросов. Во-первых, значит ли это, что средневековой так сказать "в чистом виде" можно считать только домосковскую Русь? Во-вторых, не слишком ли протяженным, затянутым оказывается переходный период?
Появившаяся у российских историков с конца 1980-х гг. возможность отказаться от использования этой схемы, на первый взгляд, освободила нас от сковывающих движение пут и предоставила право или выбрать между любым из существующих методологических подходов, или выработать свой собственный, либо вовсе не задумываться о том, как называется изучаемый нами период истории. Однако, как нередко бывает не только в науке, со временем свобода выбора стала ощущаться как новое бремя. Многие историки оказались дезориентированы во Времени Русской истории, а некоторые стали испытывать даже своего рода ностальгию по тем временам, когда можно было без излишних колебаний пользоваться уже готовым решением.
Еще большую сумятицу внесли попытки заменить формационный подход "цивилизационным". Уже скоро выяснилось, что, в отличие от формационного, основанного на чеканных определениях его основных понятий, цивилизационный подход далеко не так однозначен, и трудности начинаются уже на стадии выяснения того, что такое цивилизация, ибо в науке сосуществует немалое число различных трактовок этого понятия. Причем остановить свой выбор на той или другой чисто механически невозможно, ибо каждая из них сопряжена с целым шлейфом подчас совершенно непривычных понятий, которые в совокупности должны создать у историка иное видение исторического процесса, целей и задач исторического познания, иное представление о собственных возможностях как исследователя.* По существу это означает необходимость переучиваться, причем делать это самостоятельно, постоянно оказываясь перед проблемой выбора. Между тем, как показывает опыт последних лет, к свободе выбора (и опять же не только в науке) приходится долго и мучительно привыкать, причем по мере привыкания приходит понимание того, что выбор означает еще и значительно большую, чем прежде, ответственность.