Чиновникам, собравшимся у полицеймейстера, вдруг пришла в голову мысль, что Чичиков — это не кто иной, как Наполеон. Причем виноваты в его появлении в России англичане, которые всегда завидовали обширности нашего государства и решили выпустить Наполеона с острова Св. Елены. Иод именем Чичикова тот и появился в России. Чиновники «нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона». Кроме того, ростом Наполеон никак не выше Чичикова, а фигурой «тоже нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако же и не так, чтобы тонок». Но этого мало. И вот уже появляется предсказание некоего пророка, который «возвестил, что Наполеон есть антихрист...», что он может овладеть «всем миром». Не только чиновники губернского города, но и чиновники столиц и лица из благородного дворянства, зараженные мистицизмом, «видели в каждой букве, из которых было составлено слово Наполеон, какое-то особенное значение, многие даже открыли в нем апокалипсические цифры». Наконец, когда и эта версия никуда не привела, чиновники решили спросить Ноздрева. Хотя и знали, что он лгун, все-таки «прибегнули к нему». Ноздрев тоже мало чем : «И остались чиновники в еще худшем положении, чем были прежде, и решилось дело тем, что никак не могли узнать, что такое был Чичиков». Между тем все нелепые слухи и невероятные мнения вовсе не пустое комикование, хотя Гоголь заметно принижает значение абсурдных гипотез и слухов.
Собранные и воспроизведенные слухи имеют непосредственное отношение к смыслу «Мертвых душ» и к их идее, как и «Повесть о капитане Копейкине». С одной стороны, копейка становится единственной надеждой, единственным средством к существованию, а с другой — она выступает самодовлеющей силой, мечтой, которая подчиняет человека целиком и делает из него «рыцаря копейки», который поклоняется ей, как раньше рыцарь поклонялся Прекрасной Даме.
«Вор Копейкин» — разбойник, а капитана Копейкина из героя вынуждают сделаться благородным разбойником. К Чичикову они отношения не имеют. Эпоха книжных, фольклорных, легендарно-исторических ярких личностей .
Зло в прежние эпохи эпического размаха или романтического драматизма, включая наполеоновскую, еще могло принимать заметные впечатляющие формы. Оно могло иметь романтический ореол, оно могло превосходить обычную меру.
В новую, буржуазную эпоху торжествует Павел Иванович Чичиков, который олицетворяет антихриста незаметного, мелкого, предприимчивого, пронырливого, почитающего копейку и весьма изобретательного по части ее добычи. Зло усредняется, становится невидимым, обыденным, скучным. Именно такое малоприметное, неразличимое, сросшееся с повседневным бытом и образом жизни «обычное» зло стало угрожать России и всему миру. И если оно расползется, думал Гоголь, то антихрист получит власть над вселенной. В этом таится огромная опасность. Она увеличивается оттого, что антихрист старой эпохи был хорошо виден и узнаваем. С трудом, но его можно было победить силой оружия, как народы победили Наполеона. Антихрист нового времени незаметен, он прячется под разными личинами, и его не одолеешь пушками. Тут нужны иные, более точные и более действенные средства.
Тема: забраження важливості однієї людини в житті іншої.
Ідея: возвеличення людських почуттів.
Рід: лірика
Жанр: вірш
Художні засоби:
Епітети: "зір променистий", "голос чистий", "єдиний звук", "єдиний погляд", "кинджал грузинський", голос милий "
Метафори: "голос тане", "душа палає", "кров кипить"
Порівняння: "як небо, зір твій", "як поцілунок, голос чистий".
Інверсія: "зір променистий", "голос чистий", "кинджал грузинський".
Анафора: "єдиний"
Римування: перехресне
Рима: жіноча чергується з чоловічою
Віршовий розмір: чотирьохстопний ямб чергується з трьохстопним
Утром я вошёл в гостиную. Матушка разливала чай. За роялем сидела моя сестра Любочка и играла этюды своими маленькими пальчиками. Возле неё сидела Марья Ивановна. Карл Иванович подошел поздороваться с матушкой. "Хорошо ли спали дети?", - спросила она. Он не расслышал, и она повторила свой вопрос с улыбкой.
Когда матушка улыбалась, её лицо делалось красивее, и кругом всё как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе.
Поздоровавшись со мною, maman взяла обеими руками мою голову и откинула ее назад, потом посмотрела пристально на меня и сказала:
— Ты плакал сегодня?
Я не отвечал. Она поцеловала меня в глаза и по-немецки спросила:
— О чем ты плакал?
Когда она разговаривала с нами дружески, она всегда говорила на этом языке, который знала в совершенстве.
— Это я во сне плакал, maman, — сказал я.
Поговорив еще о погоде, maman положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, встала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.
— Ну, ступайте теперь к папа́, дети, да скажите ему, чтобы он непременно ко мне зашел, прежде чем пойдет на гумно.
Мы пошли к папа и вошли в его кабинет.