Произведение малой прозы Достоевского (опубл.: Дневник писателя. Ежемес. издание Ф.М. Достоевского. 1876. Февраль. СПб., 1876). В современной науке определяется как пасхальный рассказ, который является второй частью своеобразной христианской дилогии в «Дневнике писателя». Первая часть — рождественский рассказ «Мальчик у Христа на елке», явившийся серьезной трансформацией жанрового канона. В отличие от него в рассказе «Мужик Марей» проявились усилия Достоевского-художника по созданию нового, пасхального жанра, во многом обусловленного национально-культурным и конфессиональным своеобразием русской литературы. Жанр «Мужика Марея» прямо обусловлен соответствующей проблематикой и поэтикой, а именно: выражением через художественную структуру идеи Преображения, Воскресения. Написан он так, что предполагает активную читательскую рецепцию. Автор буквально вовлекает читателя в творческий процесс, раскрывает перед ним логику своего художественного откровения.
Речь идет о пережитом автором на каторге пасхальном чуде, чуде преображения, открытия народа в народе, Образа в «безобразии». Двойная эстетическая установка («при полном реализме найти в человеке человека»), предполагающая верность реализму, но и расширяющая художественные горизонты религиозно-антропологического поиска Образа в образе героя или народа, практически всегда вызывает в произведениях Достоевского фабульно-сюжетное напряжение. Оно в данном случае передает диалектику поэзии и правды в русской народной жизни.
Фабула рассказа относится к сфере социального детерминизма и грубой правды о жестокой действительности, а сюжет рассказа представляет собой тройное видение, он мистичен и просветляющ. Соответственно и композиция — концентрическая, включающая три авторских воспоминания, которые относятся последовательно к 1832, 1850 и 1876 гг.
Фабульный день, аналогично рождественской ночи, описанной в рассказе «Мальчик у Христа на елке», пасхальный только по календарю, а не по духовной сути. И пьяное каторжное безобразие в светлый праздник переживается автором острее, чем в будни. Мучительные переживания вытесняются грезой-воспоминанием о детской встрече с мужиком Мареем.
Его образ представлен как эмблема русского народа-«богоносца» (т.е. как наглядное выражение заветной идеи Достоевского в 1870-х гг.), а портрет наглядно характерен. Это рослый мужик-пахарь с окладистой русой бородой. «Нежная, материнская улыбка», «кресты», «запачканный в земле палец», имя Марей (встающее в параллель с диалектной формой имени Мария — Марея) — детали с архетипическим значением, связанные с культом Матери Земли — Богородицы.
Слова: «в этой уединенной встрече случилось как бы что-то совсем другое» — указывают на мистический смысл события, которое «только Бог, может, видел сверху...»
В грубом крепостном мужике, утешившем и успокоившем барчонка, на взгляд Достоевского, проглянул образ Христов. Не «безобразные, гадкие песни», драки и пьяное буйство, а «робкая нежность», «сияющая светлая любовь», «ласковая улыбка» приобрели под пером писателя значение, характеризующее облик русского народа. Чудо встречи, обернувшись чудом грезы, стало чудом Преображения.
Автор последовательно драматизировал в пасхальном сюжете все три видения согласно логике их связей и сцеплений. Финал рассказа являет собой преображенное начало: «...могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом... вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем».
Среди многих исследований, посвященных рассказу, выделяется работа Р.Л. Джексона, увидевшего в «Мужике Марее» эстетический ключ к пониманию послекаторжного творчества Достоевского в целом и прежде всего «Записок из Мертвого дома», где и произошло открытие «народа в народе».
«Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко». Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах. — Что с тобой? — спросила пианистка. Вера, с глазами, блестящими от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила: — Нет, нет, — он меня простил теперь. Все хорошо.
Произведение малой прозы Достоевского (опубл.: Дневник писателя. Ежемес. издание Ф.М. Достоевского. 1876. Февраль. СПб., 1876). В современной науке определяется как пасхальный рассказ, который является второй частью своеобразной христианской дилогии в «Дневнике писателя». Первая часть — рождественский рассказ «Мальчик у Христа на елке», явившийся серьезной трансформацией жанрового канона. В отличие от него в рассказе «Мужик Марей» проявились усилия Достоевского-художника по созданию нового, пасхального жанра, во многом обусловленного национально-культурным и конфессиональным своеобразием русской литературы. Жанр «Мужика Марея» прямо обусловлен соответствующей проблематикой и поэтикой, а именно: выражением через художественную структуру идеи Преображения, Воскресения. Написан он так, что предполагает активную читательскую рецепцию. Автор буквально вовлекает читателя в творческий процесс, раскрывает перед ним логику своего художественного откровения.
Речь идет о пережитом автором на каторге пасхальном чуде, чуде преображения, открытия народа в народе, Образа в «безобразии». Двойная эстетическая установка («при полном реализме найти в человеке человека»), предполагающая верность реализму, но и расширяющая художественные горизонты религиозно-антропологического поиска Образа в образе героя или народа, практически всегда вызывает в произведениях Достоевского фабульно-сюжетное напряжение. Оно в данном случае передает диалектику поэзии и правды в русской народной жизни.
Фабула рассказа относится к сфере социального детерминизма и грубой правды о жестокой действительности, а сюжет рассказа представляет собой тройное видение, он мистичен и просветляющ. Соответственно и композиция — концентрическая, включающая три авторских воспоминания, которые относятся последовательно к 1832, 1850 и 1876 гг.
Фабульный день, аналогично рождественской ночи, описанной в рассказе «Мальчик у Христа на елке», пасхальный только по календарю, а не по духовной сути. И пьяное каторжное безобразие в светлый праздник переживается автором острее, чем в будни. Мучительные переживания вытесняются грезой-воспоминанием о детской встрече с мужиком Мареем.
Его образ представлен как эмблема русского народа-«богоносца» (т.е. как наглядное выражение заветной идеи Достоевского в 1870-х гг.), а портрет наглядно характерен. Это рослый мужик-пахарь с окладистой русой бородой. «Нежная, материнская улыбка», «кресты», «запачканный в земле палец», имя Марей (встающее в параллель с диалектной формой имени Мария — Марея) — детали с архетипическим значением, связанные с культом Матери Земли — Богородицы.
Слова: «в этой уединенной встрече случилось как бы что-то совсем другое» — указывают на мистический смысл события, которое «только Бог, может, видел сверху...»
В грубом крепостном мужике, утешившем и успокоившем барчонка, на взгляд Достоевского, проглянул образ Христов. Не «безобразные, гадкие песни», драки и пьяное буйство, а «робкая нежность», «сияющая светлая любовь», «ласковая улыбка» приобрели под пером писателя значение, характеризующее облик русского народа. Чудо встречи, обернувшись чудом грезы, стало чудом Преображения.
Автор последовательно драматизировал в пасхальном сюжете все три видения согласно логике их связей и сцеплений. Финал рассказа являет собой преображенное начало: «...могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом... вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем».
Среди многих исследований, посвященных рассказу, выделяется работа Р.Л. Джексона, увидевшего в «Мужике Марее» эстетический ключ к пониманию послекаторжного творчества Достоевского в целом и прежде всего «Записок из Мертвого дома», где и произошло открытие «народа в народе».
«Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко».
Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах.
— Что с тобой? — спросила пианистка.
Вера, с глазами, блестящими от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила:
— Нет, нет, — он меня простил теперь. Все хорошо.