Печорин на протяжении всего произведения сталкивается с разными людьми. Для них его появление в их жизни не проходит бесследно. Он приносит одни страдания и разочарования. Несчастный сам делает несчастными других. Образ и характеристика Бэлы в романе «Герой нашего времени лучше раскрыть образ и характер самого Печорина. Бэла стала очередной жертвой его психологических комбинаций в играх с людьми. Юная и наивная девушка не могла предугадать последствия связи с сердцеедом, за что и поплатилась.
Бэла дочь князя. Один из центральных персонажей романа.
Семья
Семья Бэлы старшая сестра, отец и брат. Матери у девушки не было.
Внешность
Девушка азиатской внешности. Совсем юная. На вид ей давали не более 16 лет. Высокого роста. Стройная. Хороша собой. Длинные черные волосы.
«…Глаза черные, как у горной серны…».
Сверкали, словно два уголька, прожигая насквозь, до глубины души. Она обращала на себя внимание скромностью и непохожестью на других. По национальности черкешенка. Мусульманка по вере.
Характер. Особенности
Бэла свободолюбива, горда и независима. Она не могла жить в неволе, трепеща, как птица в клетке, задыхаясь без свежего воздуха и с подрезанными крыльями. Печорин не сразу понял причину странного поведения по отношению к нему. Он видел, что нравится ей, но Бэла оставалась холодна и неприступна. Она боялась потерять свободу и не хотела этого. Устав терпеть ее выходки, Печорин решил отпустить красавицу на волю. Получив долгожданную свободу, Бэла передумала покидать крепость, решив остаться.
Бэла могла не только грустить и печалиться. Она умела веселиться, петь и отплясывать так лихо, что пятки сверкали.
«…А уж как плясала! Видал я наших губернских барышень…только куда им! Совсем не то...»
На досуге девушка занималась рукоделием. Любила вышивать, когда выпадала свободная минута.
Любовь в жизни Бэлы
В любви женщины, как Бэла раскрываются полностью, показывая глубину и искренность чувств. В отношениях с Печориным проявились лучшие стороны ее характера и души. Страстная, верная, внимательная к партнеру, чуткая, преданная. Мечта любого мужчины. Для Бэлы других не существовало. Любовь к Печорину одна и до конца жизни. Она не играла с ним, в отличие от него.
Когда Григорий охладел, сердце Бэлы сжалось в комок. Исчез привычный блеск в глазах. Девушка осунулась, потускнела. Словно из нее выжали все соки. Понимая, что Печорин перестал нуждаться в ней, Бэла принимает ситуацию как данность.
Страдая, не высказала слов упрека, не предъявила обвинений, не осуждала любимого. Она была создана для любви. Без любви ей жизни не было.
ответ: Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственно воскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… <…>
– Ну вам… «К берегам священным Нила … И я вас полюбил как врача.
– Филипп Филиппович, я вам говорю!.. – страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шёпотом, – ведь это – единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать! <…>
– Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
– Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! – с большим чувством ответил Борменталь и развёл руками.
– Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
– А я полагаю, что вы – первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! – яростно перебил Борменталь.
– Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Finitа, Клим! – вдруг торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, – Клим, – повторил он. – Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу, сообщу по секрету, – конечно, я знаю, вы не станете срамить меня – старый осёл Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете – какое, тут, – Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, – но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, – здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, – сладострастно продолжал Филипп Филиппович, – разложил меня здесь и выпорол, – я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов… Вы знаете, какую я работу проделал – уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается – зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
– Исключительное что-то.
– Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
– Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
– Да! – рявкнул Филипп Филиппович. – Да! Если только злосчастная собака не помрёт у меня под ножом, а вы видели – какого сорта эта операция. Одним словом, я – Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого дьявола? – спрашивается. Объясните мне , зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Моё открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош… Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется… Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? – Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков, – исключительный прохвост.
– Но кто он – Клим, Клим, – крикнул профессор, – Клим Чугункин (Борменталь открыл рот) – вот что-с: две судимости, алкоголизм, «всё поделить», шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) – хам и свинья… Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! «От Севильи до Гренады…» – свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович, – а не общечеловеческое. Это – в миниатюре – сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. потерялся.
пиши сколько влезет)
Печорин на протяжении всего произведения сталкивается с разными людьми. Для них его появление в их жизни не проходит бесследно. Он приносит одни страдания и разочарования. Несчастный сам делает несчастными других. Образ и характеристика Бэлы в романе «Герой нашего времени лучше раскрыть образ и характер самого Печорина. Бэла стала очередной жертвой его психологических комбинаций в играх с людьми. Юная и наивная девушка не могла предугадать последствия связи с сердцеедом, за что и поплатилась.
Бэла дочь князя. Один из центральных персонажей романа.
Семья
Семья Бэлы старшая сестра, отец и брат. Матери у девушки не было.
Внешность
Девушка азиатской внешности. Совсем юная. На вид ей давали не более 16 лет. Высокого роста. Стройная. Хороша собой. Длинные черные волосы.
«…Глаза черные, как у горной серны…».
Сверкали, словно два уголька, прожигая насквозь, до глубины души. Она обращала на себя внимание скромностью и непохожестью на других. По национальности черкешенка. Мусульманка по вере.
Характер. Особенности
Бэла свободолюбива, горда и независима. Она не могла жить в неволе, трепеща, как птица в клетке, задыхаясь без свежего воздуха и с подрезанными крыльями. Печорин не сразу понял причину странного поведения по отношению к нему. Он видел, что нравится ей, но Бэла оставалась холодна и неприступна. Она боялась потерять свободу и не хотела этого. Устав терпеть ее выходки, Печорин решил отпустить красавицу на волю. Получив долгожданную свободу, Бэла передумала покидать крепость, решив остаться.
Бэла могла не только грустить и печалиться. Она умела веселиться, петь и отплясывать так лихо, что пятки сверкали.
«…А уж как плясала! Видал я наших губернских барышень…только куда им! Совсем не то...»
На досуге девушка занималась рукоделием. Любила вышивать, когда выпадала свободная минута.
Любовь в жизни Бэлы
В любви женщины, как Бэла раскрываются полностью, показывая глубину и искренность чувств. В отношениях с Печориным проявились лучшие стороны ее характера и души. Страстная, верная, внимательная к партнеру, чуткая, преданная. Мечта любого мужчины. Для Бэлы других не существовало. Любовь к Печорину одна и до конца жизни. Она не играла с ним, в отличие от него.
Когда Григорий охладел, сердце Бэлы сжалось в комок. Исчез привычный блеск в глазах. Девушка осунулась, потускнела. Словно из нее выжали все соки. Понимая, что Печорин перестал нуждаться в ней, Бэла принимает ситуацию как данность.
Страдая, не высказала слов упрека, не предъявила обвинений, не осуждала любимого. Она была создана для любви. Без любви ей жизни не было.
ответ: Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственно воскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… <…>
– Ну вам… «К берегам священным Нила … И я вас полюбил как врача.
– Филипп Филиппович, я вам говорю!.. – страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шёпотом, – ведь это – единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать! <…>
– Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
– Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! – с большим чувством ответил Борменталь и развёл руками.
– Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
– А я полагаю, что вы – первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! – яростно перебил Борменталь.
– Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Finitа, Клим! – вдруг торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, – Клим, – повторил он. – Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу, сообщу по секрету, – конечно, я знаю, вы не станете срамить меня – старый осёл Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете – какое, тут, – Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, – но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, – здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, – сладострастно продолжал Филипп Филиппович, – разложил меня здесь и выпорол, – я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов… Вы знаете, какую я работу проделал – уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается – зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
– Исключительное что-то.
– Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
– Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
– Да! – рявкнул Филипп Филиппович. – Да! Если только злосчастная собака не помрёт у меня под ножом, а вы видели – какого сорта эта операция. Одним словом, я – Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого дьявола? – спрашивается. Объясните мне , зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Моё открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош… Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется… Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? – Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков, – исключительный прохвост.
– Но кто он – Клим, Клим, – крикнул профессор, – Клим Чугункин (Борменталь открыл рот) – вот что-с: две судимости, алкоголизм, «всё поделить», шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) – хам и свинья… Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! «От Севильи до Гренады…» – свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович, – а не общечеловеческое. Это – в миниатюре – сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. потерялся.