Рассказ ю. яковлева «рыцарь вася» о том, как неуклюжий, неловкий мальчик вася мечтал стать рыцарем, мечтал о подвигах, а жизнь его проходила однообразно и буднично, и о том, как вася совершил рыцарский подвиг, славу за который присвоил себе другой человек. по началу рассказа мы не можем предположить, что героем произведения может быть этот мальчик вася: медлительный, неповоротливый, неловкий, сонный, будто он только что проснулся или собирался уснуть - «одним словом, тюфяк» . «то, что он тюфяк, было написано у него на лице, угадывалось в его медленных, вялых движениях, звучало в глуховатом голосе» . однако автор заставляет нас заинтересоваться следующей репликой: «никто не догадывался, что скрывается под этой некрасивой толстой оболочкой» . и мы догадываемся, что его неказистая внешность лишь оболочка, а «в груди его билось благородное сердце рыцаря» . он видел себя закованным в латы, совершающим многие подвиги, защищая слабых и обиженных. в его душе живёт романтик. несколько раз автор сталкивает внутренний мир васи и его внешность, которая подавляет внутренний жар, не даёт разглядеть благородного мальчика, «прекрасного рыцаря» за «толстым и косолапым тюфяком» . он сам ненавидел себя «за неподходящую для рыцаря внешность» . да и прозвище за ним закрепилось не рыцарское: «слон в фарфоровой лавке» . никто васю не понимал, даже друг, которому он раскрыл свои мечты, грубо посмеялся над ним: «на такого толстого никакие доспехи не налезут» . посмеялся, не понимая, что «ранил васю в самое сердце» . в свободное время вася бегал в музей, в зал, где находились рыцари, закованные в латы. ему доставляло наслаждение тайком от строгой дежурной старушки трогать «холодную сталь доспехов» , пробовать остроту мечей. он медленно переходил от чёрного рыцаря к золотому, от золотого –к серебряному. он жил в этом мире: « к одни рыцарям он относился по –дружески, к другим – со сдержанным холодком. он кивал им головой и мысленно справлялся, как прошёл очередной турнир. ему казалось, что рыцари следят за ним сквозь смотровые щели опущенных забрал и никто из них не смеётся и не называет его тюфяком» . в этом мире он был счастлив. но когда приходило время уроков. он опять становился неуклюжим и вызывал всеобщий смех: «он плёлся к доске, задевая ногой парты» , на уроках физкультуры «он был предметом общих насмешек» , потому что на «коне» он застревал и « восседал, как всадник в седле» . « уже заранее начинали хихикать» , « смеялись ..» печальна судьба этого мальчика, загнанного в угол своей внешностью, непониманием окружающих : «он привык к судьбе неудачника» . но один случай разглядеть в нём благородного человека. вася спас провалившегося под лёд первоклассника. не дима ковалёв, который потешался над неуклюжим васей, а «тюфяк» , жертвуя собой, спасает тонущего. он понимал, что хрупкий лёд может не выдержать его, и тогда… но рыцари не , если речь идёт о спасении: «он видел только насмерть перепуганного малыша» совершив подвиг, он вновь стал «тюфяком» . ему не нужна была слава, ведь он видел себя «безымянным рыцарем» . поэтому он принимает предложение ковалёва: «ты ноги промочил, беги домой, а пацана я сам доведу» . «тюфяк поплёлся домой» . на линейке в школе директор рассказ о подвиге ковалёва димы. васе хотелось сказать, что это ложь, но «от одной мысли привлечь к себе внимание ему стало стыдно» . в конце концов он и сам поверил, что димка герой, и захлопал, когда все захлопали. ведь рыцари совершают подвиги не ради славы, а ради спасения. что –нибудь изменилось после случившегося? нет. «он с трудом протиснулся за парту, сдвинул её с места… и в тетрадке по арифметике начал рисовать рыцаря» . он по –прежнему мечтал о рыцарстве, хотя сам был настоящим рыцарем. немного грустно после чтения этого рассказа. жалко васю, который не может самоутвердиться в жизни, жалко , которые на хотят и не могут рассмотреть в своём товарище благородного человека.
Все в мире периодично или ритмично, как принято выражаться теперь: даже солнце греет неодинаково, и ему порою бывает надо отдохнуть, успокоиться, и оно отдыхает, покоится 10-12 лет, чтобы потом засверкать с необычною силой. В жизни каждого народа бывают эпохи напряжения сил и их упадка, эпохи равнодушия и ненависти, стремления к материальному благосостоянию и к громким, смелым делам. Законы этого ритма, этой периодичности таинственны и пока совершенно неизвестны науке, которая лишь присматривается к факту, не имея силы объяснить его. Но само явление периодичности, ритма — несомненно в жизни солнца или жизни искусства.
Есть эпохи возрождения, упадка и самые грустные — переходные, когда таланты не дают ничего положительного, цельного, а лишь обещают дать что-то, по-видимому важное, новое, хотя и неизвестно что. Такую эпоху переживаем мы теперь. В другое время даже слабая сравнительно сила распускается полностью, поражает яркостью своих красок. Иногда все живет точно окутанное осенним туманом, иногда — при полном солнечном блеске…
В жизни искусства есть своя таинственная периодичность. Многие, начиная с Аристотеля, пытались пояснить ее законы понятными для нас причинами. Аристотель говорил: «Искусство достигает наивысшего блеска, когда человек наиболее хочет жить…» Но мы не можем принять этого объяснения: факты противоречат ему. Бокль утверждал, что расцвет искусства совпадает с расцветом любознательности вообще, т.е. науки. История несогласна и с ним. Спенсер предложил формулу, которая представляется наиболее вероятной. Он говорит, что область искусства воспоминание, что высочайшие образцы художественного творчества появляются лишь тогда, когда какая-нибудь историческая эпоха пережила себя и исчезает в вечность. Так было в Греции, Риме, Англии. Софокл, Фидий, Эврипид, Аристофан явились в конце доблестной эпохи эллинской жизни; в их время уже начался упадок нравов и даже полное их крушение. Римское искусство, кроме красноречия, все целиком принадлежит периоду империи и упраздненной республики. Шекспир, живя в XVII веке, вдохновлялся средневековыми феодальными нравами, Мильтон был последний из пуритан, итальянец Данте похоронил католицизм, Сервантес — рыцарство, Рабле — средневековые нравы и воспитание…
Все в мире периодично или ритмично, как принято выражаться теперь: даже солнце греет неодинаково, и ему порою бывает надо отдохнуть, успокоиться, и оно отдыхает, покоится 10-12 лет, чтобы потом засверкать с необычною силой. В жизни каждого народа бывают эпохи напряжения сил и их упадка, эпохи равнодушия и ненависти, стремления к материальному благосостоянию и к громким, смелым делам. Законы этого ритма, этой периодичности таинственны и пока совершенно неизвестны науке, которая лишь присматривается к факту, не имея силы объяснить его. Но само явление периодичности, ритма — несомненно в жизни солнца или жизни искусства.
Есть эпохи возрождения, упадка и самые грустные — переходные, когда таланты не дают ничего положительного, цельного, а лишь обещают дать что-то, по-видимому важное, новое, хотя и неизвестно что. Такую эпоху переживаем мы теперь. В другое время даже слабая сравнительно сила распускается полностью, поражает яркостью своих красок. Иногда все живет точно окутанное осенним туманом, иногда — при полном солнечном блеске…
В жизни искусства есть своя таинственная периодичность. Многие, начиная с Аристотеля, пытались пояснить ее законы понятными для нас причинами. Аристотель говорил: «Искусство достигает наивысшего блеска, когда человек наиболее хочет жить…» Но мы не можем принять этого объяснения: факты противоречат ему. Бокль утверждал, что расцвет искусства совпадает с расцветом любознательности вообще, т.е. науки. История несогласна и с ним. Спенсер предложил формулу, которая представляется наиболее вероятной. Он говорит, что область искусства воспоминание, что высочайшие образцы художественного творчества появляются лишь тогда, когда какая-нибудь историческая эпоха пережила себя и исчезает в вечность. Так было в Греции, Риме, Англии. Софокл, Фидий, Эврипид, Аристофан явились в конце доблестной эпохи эллинской жизни; в их время уже начался упадок нравов и даже полное их крушение. Римское искусство, кроме красноречия, все целиком принадлежит периоду империи и упраздненной республики. Шекспир, живя в XVII веке, вдохновлялся средневековыми феодальными нравами, Мильтон был последний из пуритан, итальянец Данте похоронил католицизм, Сервантес — рыцарство, Рабле — средневековые нравы и воспитание…
Не то же ли самое было и у нас?