Маленький Сёмка, сын переселенцев в Сибирь, умерших в дороге от тифа, сбегает из барака, чтобы вернуться домой в Расею, в село Белое на речке Узюпке. Люди ему: указывают дорогу, кормят, переправляют через реку. Сёмка прибивается к пожилому беглому каторжнику, которого зовёт дедушкой. Оба мечтают, как перевалив через Уральские горы, придут в Расею. В дороге мальчик заболевает и каторжник приводит его в городскую больницу, где его арестовывают. Уже выздоравливающий Сёмка видит из окна больницы, как дедушку, закованного в кандалы, гонят обратно на каторгу в Сибирь.
В “Горе от ума” существенно важным для развития действия оказывается и неразделенная любовь героя, и еще более — неразрешимое противоречие умного и честного героя с безумным обществом, в котором он живет. Грибоедов так говорил об этом в письме к Катенину: “…девушка, сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку {не потому, что ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного умного человека)”, и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…” Чацкий и Молчалин примерно одного возраста, одного времени, живущие в одной стране, городе. Но насколько они различны! Чацкий — само красноречие, правдивость, ум… “Он обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь. Он требует места своему веку”, — пишет Гончаров в статье “Мильон терзаний”. Молчалин же — лицемер, подхалим-хамелеон с головы до пят. Во всем, всегда и везде мнения^ действия Чацкого и Молчалина различны, почти противоположны. Это понимает и Софья. Любя Молчалина, она в его пороках видит идеал, а в достоинствах Чацкого — недостатки: “Веселость ваша не скромна, у вас тотчас уж острота готова… Грозный взгляд, и резкий тон, и этих в вас особенностей бездна; а над собой гроза куда не бесполезна”. Молчалин же: “При батюшке три года служит, тот часто без толку сердит, а он безмолвием его обезоружит… Веселостей искать бы мог; ничуть; от старичков не ступит за порог; мы резвимся, хохочем, он с ними целый день засядет, рад не рад, играет… Конечно, нет в нем этого ума, что гений для иных, а для иных чума, который скор, блестящ и скоро опротивит, который свет ругает наповал, чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал; да эдакий ли ум семейство осчастливит?” Кажется, Софья чувствует, что Молчалин глуп и потому молчалив, тих, у него отсутствует свое мнение и достоинство. Но “чудеснейшего свойства он наконец: уступчив, скромен, тих. В лице ни тени беспокойства и на душе проступков никаких; чужих и вкривь и вкось не рубит, — вот я за что его люблю”. И Софья предпочитает его Чацкому. Может, ее пугает “особенностей бездна”, может быть, это обида. Ведь, уехав, Чацкий оставил девушку одну в этом безликом, сером и ничтожном мире. О том, что Чацкий — “век новый”, а Молчалин — питомец фамусовской Москвы, свидетельствуют их идеалы. Чацкий требует “службы делу, а не лицам”, не смешивать “веселье или дурачество с делом”, он тяготится среди толпы “мучителей, зловещих старух, вздорных стариков”, отказываясь преклоняться перед их авторитетом дряхлости, чинопочитания, лизоблюдства. Он “служить бы рад, прислуживаться тошно”.
Люди ему: указывают дорогу, кормят, переправляют через реку. Сёмка прибивается к пожилому беглому каторжнику, которого зовёт дедушкой. Оба мечтают, как перевалив через Уральские горы, придут в Расею. В дороге мальчик заболевает и каторжник приводит его в городскую больницу, где его арестовывают.
Уже выздоравливающий Сёмка видит из окна больницы, как дедушку, закованного в кандалы, гонят обратно на каторгу в Сибирь.
Чацкий и Молчалин примерно одного возраста, одного времени, живущие в одной стране, городе. Но насколько они различны! Чацкий — само красноречие, правдивость, ум… “Он обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь. Он требует места своему веку”, — пишет Гончаров в статье “Мильон терзаний”. Молчалин же — лицемер, подхалим-хамелеон с головы до пят. Во всем, всегда и везде мнения^ действия Чацкого и Молчалина различны, почти противоположны. Это понимает и Софья. Любя Молчалина, она в его пороках видит идеал, а в достоинствах Чацкого — недостатки: “Веселость ваша не скромна, у вас тотчас уж острота готова… Грозный взгляд, и резкий тон, и этих в вас особенностей бездна; а над собой гроза куда не бесполезна”. Молчалин же: “При батюшке три года служит, тот часто без толку сердит, а он безмолвием его обезоружит… Веселостей искать бы мог; ничуть; от старичков не ступит за порог; мы резвимся, хохочем, он с ними целый день засядет, рад не рад, играет… Конечно, нет в нем этого ума, что гений для иных, а для иных чума, который скор, блестящ и скоро опротивит, который свет ругает наповал, чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал; да эдакий ли ум семейство осчастливит?”
Кажется, Софья чувствует, что Молчалин глуп и потому молчалив, тих, у него отсутствует свое мнение и достоинство. Но “чудеснейшего свойства он наконец: уступчив, скромен, тих. В лице ни тени беспокойства и на душе проступков никаких; чужих и вкривь и вкось не рубит, — вот я за что его люблю”. И Софья предпочитает его Чацкому. Может, ее пугает “особенностей бездна”, может быть, это обида. Ведь, уехав, Чацкий оставил девушку одну в этом безликом, сером и ничтожном мире.
О том, что Чацкий — “век новый”, а Молчалин — питомец фамусовской Москвы, свидетельствуют их идеалы. Чацкий требует “службы делу, а не лицам”, не смешивать “веселье или дурачество с делом”, он тяготится среди толпы “мучителей, зловещих старух, вздорных стариков”, отказываясь преклоняться перед их авторитетом дряхлости, чинопочитания, лизоблюдства. Он “служить бы рад, прислуживаться тошно”.