Творческое наследие Пушкина богато и разнообразно. Одной из спорных областей пушкиноведения является исследование роли фольклорных мотивов в произведениях поэта. Первоначально автора проекта заинтересовал вопрос: для чего гениальному Пушкину пересказывать в своих произведениях сюжеты русских народных сказок и преданий? За ответом автор обратился к трудам другого гения – русского критика Белинского. Но позиция В. Белинского усилила сомнения автора относительно обращения Пушкина к образцам русского фольклора.
* писал: «Мы не можем понять, что за странная мысль...тратить талант на эти поддельные цветы». После знакомства с работами известных пушкиноведов* автор пришел к выводу, что позиция Белинского объясняется его приверженностью к философскому течению западничества. Поэтому сказки и фольклорные стилизации Пушкина не вписывались в концепцию исторического развития литературы, выведенную критиком. По его мнению, они означали возврат к
Пушкин же попытался повторить в своем личном творчестве универсальную закономерность мирового литературного процесса: развитие от фольклорных форм, вобравших коллективное сознание народа, к формам литературным, узаконившим право творческой индивидуальности писателя. Это был вариант органического развития, когда писатель не отрывался от культурных традиций своего народа. Таким путем должна была развиваться вся русская литература, но процесс был нарушен, по мнению Пушкина, петровскими преобразованиями. Гений поэта откорректировал историческую линию развития русской литературы. Обращение Пушкина к фольклору не было подражанием, оно носило характер самобытного стилистического эксперимента. Исследование проблемы фольклорных мотивов в творчестве Пушкина и обусловило актуальность данной работы.
Если сравнивать словенские и шотландские, то в первых события развиваются в соответствии с тем, "как быть должно". Всякое случается как бы говорит словенский гусляр, злоумышленник может, конечно, напасть на беззащитным дом и даже пленить его обитательницу. Но несправедливость и безнравственность не могут торжествовать. Так в словенской о прекрасной Аленчице рассказывается, как однажды на дом, где она жила, напал турок и увел ее с собою. Узнав о случившемся ее защитник мчится в погоню, рубит голову похитителю и вызволяет прекрасную Аленчицу.
Не то в шотландской . Конечно же, безымянный шотландский менестрель не хуже своего словенского собрата понимает, что нападать на чужие жилища, жечь, грабить, убивать, уводить чужих жен, воспользовавшись отсутствием их защитников, - в высшей степени безнравственно, так быть не должно. Но утверждает он эту истину не прямым представлением "как должно" - т.е. не счастливой развязкой, не нравоучительной концовкой, а реальной картиной того, что есть, что в действительности чаще всего бывало в годы бесконечных столкновений вдоль всей англо-шотландской границы, когда погибали и правый и виноватый, и сильный и слабый, и герой и злодей.
Именно эта суровая правда жизни, картины неоправданной жестокости, самоочевидной несправедливости составляют основу того мощного воздействия, которое старинные английские и шотландские оказывали и продолжают оказывать на эмоциональный мир человека, на его нравственное чувство.
Все это относится, прежде всего, к наиболее древним английским и шотландским . Позднее в них - в особенности в те, которые подверглись литературной обработке, - проникли и счастливые развязки, и назидательные концовки. В старинной шотландской "Два ворона", вещая птица, обнаружив неподалеку "добычу" - убитого рыцаря, - не без горечи замечает, что рыцарь этот покинут всеми своими близкими:
Сокол в рощу улетел
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милого,
Не убитого, живого.
Вероятно значительно позже сложилась другая "Три ворона", повторяющая исходную ситуацию "Два ворона", но разворачивается в совершенно ином нравственном ключе. Те, кто были близки убитому рыцарю, не бросили его и после смерти: охотничьи псы остались у хозяина, охраняя его от лесных зверей, сокол оберегает его от посягательств пернатых стервятников, а невеста целует его "окровавленное чело", предает тело земле и умирает сама. Завершает двустишие:
Объяснение:«Руслан и Людмила»
Содержание
1. Введение 3
2. Основная часть:
а) Предпосылки появления в творчестве Пушкина
фольклорных мотивов 4
б) Анализ Пролога к поэме «Руслан и Людмила» 8
3. Заключение 22
4. Список используемой литературы 23
Введение
Творческое наследие Пушкина богато и разнообразно. Одной из спорных областей пушкиноведения является исследование роли фольклорных мотивов в произведениях поэта. Первоначально автора проекта заинтересовал вопрос: для чего гениальному Пушкину пересказывать в своих произведениях сюжеты русских народных сказок и преданий? За ответом автор обратился к трудам другого гения – русского критика Белинского. Но позиция В. Белинского усилила сомнения автора относительно обращения Пушкина к образцам русского фольклора.
* писал: «Мы не можем понять, что за странная мысль...тратить талант на эти поддельные цветы». После знакомства с работами известных пушкиноведов* автор пришел к выводу, что позиция Белинского объясняется его приверженностью к философскому течению западничества. Поэтому сказки и фольклорные стилизации Пушкина не вписывались в концепцию исторического развития литературы, выведенную критиком. По его мнению, они означали возврат к
Пушкин же попытался повторить в своем личном творчестве универсальную закономерность мирового литературного процесса: развитие от фольклорных форм, вобравших коллективное сознание народа, к формам литературным, узаконившим право творческой индивидуальности писателя. Это был вариант органического развития, когда писатель не отрывался от культурных традиций своего народа. Таким путем должна была развиваться вся русская литература, но процесс был нарушен, по мнению Пушкина, петровскими преобразованиями. Гений поэта откорректировал историческую линию развития русской литературы. Обращение Пушкина к фольклору не было подражанием, оно носило характер самобытного стилистического эксперимента. Исследование проблемы фольклорных мотивов в творчестве Пушкина и обусловило актуальность данной работы.
Если сравнивать словенские и шотландские, то в первых события развиваются в соответствии с тем, "как быть должно". Всякое случается как бы говорит словенский гусляр, злоумышленник может, конечно, напасть на беззащитным дом и даже пленить его обитательницу. Но несправедливость и безнравственность не могут торжествовать. Так в словенской о прекрасной Аленчице рассказывается, как однажды на дом, где она жила, напал турок и увел ее с собою. Узнав о случившемся ее защитник мчится в погоню, рубит голову похитителю и вызволяет прекрасную Аленчицу.
Не то в шотландской . Конечно же, безымянный шотландский менестрель не хуже своего словенского собрата понимает, что нападать на чужие жилища, жечь, грабить, убивать, уводить чужих жен, воспользовавшись отсутствием их защитников, - в высшей степени безнравственно, так быть не должно. Но утверждает он эту истину не прямым представлением "как должно" - т.е. не счастливой развязкой, не нравоучительной концовкой, а реальной картиной того, что есть, что в действительности чаще всего бывало в годы бесконечных столкновений вдоль всей англо-шотландской границы, когда погибали и правый и виноватый, и сильный и слабый, и герой и злодей.
Именно эта суровая правда жизни, картины неоправданной жестокости, самоочевидной несправедливости составляют основу того мощного воздействия, которое старинные английские и шотландские оказывали и продолжают оказывать на эмоциональный мир человека, на его нравственное чувство.
Все это относится, прежде всего, к наиболее древним английским и шотландским . Позднее в них - в особенности в те, которые подверглись литературной обработке, - проникли и счастливые развязки, и назидательные концовки. В старинной шотландской "Два ворона", вещая птица, обнаружив неподалеку "добычу" - убитого рыцаря, - не без горечи замечает, что рыцарь этот покинут всеми своими близкими:
Сокол в рощу улетел
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милого,
Не убитого, живого.
Вероятно значительно позже сложилась другая "Три ворона", повторяющая исходную ситуацию "Два ворона", но разворачивается в совершенно ином нравственном ключе. Те, кто были близки убитому рыцарю, не бросили его и после смерти: охотничьи псы остались у хозяина, охраняя его от лесных зверей, сокол оберегает его от посягательств пернатых стервятников, а невеста целует его "окровавленное чело", предает тело земле и умирает сама. Завершает двустишие: