12. Спишите сложные существительные, раскрывая скобки. Объясните их слитное и дефисное написание.
(Авиа) конструктор, (штаб) квартира, (вело) гонки, (водо)
провод, (видео) сю (северо) запад, (эко) продукты, (шоу)
сказка, (электро) станция, (био) топливо, (диван) кровать,
(радио) передача, (премьер) министр, (зоо) парк, (мастер) класс,
(хлебо) завод, (кино) студия, (ино) планетяне, (видео) сюжет,
(автобус) корабль.
Вечером я услышал Васину скрипку... В зарослях Фокинской речки кто-то искал корову и то звал её ласковым голосом, то ругал последними словами. Я уже опёрся руками о брёвна, чтобы разом оттолкнуться, полететь до самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутся на селе все собаки. Но из-под увала, из сплетений хмеля и черёмух, из глубокого нутра земли возникла музыка и пригвоздила меня к стене. И не стало ни Енисея, ни зимнего, ни летнего; забилась живая жилка ключа за Васиной избушкой. Ключ начал полнеть, и не один уж ключ, два, три, грозный уже поток хлещет из скалы, катит камни, ломает деревья, выворачивает их с корнями, несёт, крутит. Вот-вот сметёт он избушку под горой, смоет завозню и обрушит всё с гор. В небе ударят громы, сверкнут молнии, от них вспыхнут таинственные цветы папоротника. От цветов вспыхнет лес, зажжётся земля, и не залить уже будет этот огонь даже Енисеем — ничем не остановить страшную такую бурю! Но скрипка сама всё потушила. Снова тоскует один человек, снова чего-то жаль, снова едет кто-то куда-то, может, обозом, может, на плоту, может, и пешком идёт в дали дальние. Мир не сгорел, ничего не обрушилось. Всё на месте. Только сердце моё, занявшееся от горя и восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьётся у горла, раненное на всю жизнь музыкой. О чём же это рассказывала мне музыка? На что она жаловалась? На кого гневалась? Почему так тревожно и горько мне? Почему так жалко самого себя? Музыка кончилась неожиданно, точно кто-то опустил властную руку на плечо скрипача: «Ну, хватит!» На полуслове смолкла скрипка, смолкла, не выкрикнув, а выдохнув боль. Но уже, помимо неё, по своей воле другая какая-то скрипка взвивалась выше, выше и замирающей болью, затиснутым в зубы стоном оборвалась в поднебесье... Долго сидел я в уголочке завозни, слизывая крупные слёзы, катившиеся на губы. Не было сил подняться и уйти. Я приподнял нависшие над окошком перевитые бечёвки хмеля и заглянул в окно. Чуть мерцая, топилась в избушке прогоревшая железная печка. На топчане полулежал Вася, прикрывши глаза левой рукой. На груди Васи покоилась скрипка, длинная палочка-смычок была зажата в правой руке. Я тихонько приоткрыл дверь, шагнул в караулку... В печке щёлкнуло раз, другой, прогоревшие бока её обозначились красными корешками и травинками, качнулся отблеск огня, пал на Васю. Он вскинул к плечу скрипку и заиграл немалое время, пока я узнал музыку. Та же самая была она, какую слышал я у завозни, и в то же время совсем другая. Мягче, добрее, тревога и боль только угадывались в ней, скрипка уже не стонала, не сочилась её душа кровью, не бушевал огонь вокруг и не рушились камни. Тень музыканта, сломанная у поясницы, металась по избушке, вытягивалась по стене, становилась прозрачной, будто отражение в воде, потом тень отдалялась в угол, исчезала в нём, и тогда там обозначался живой музыкант, живой Вася-поляк. Рубаха на нём была расстёгнута, ноги босы, глаза в тёмных обводах. Щекою Вася лежал на скрипке, и мне казалось, так ему покойней, удобней и слышит он в скрипке такое, чего мне никогда не услышать. Я так засмотрелся, так заслушался, что вздрогнул, когда Вася заговорил. — Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого, — Вася думал вслух, не переставая играть. — Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, — он ещё не сирота. Всё проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине... Скрипка снова тронула те самые струны, что накалились при давешней игре и ещё не остыли. — Эту музыку написал мой земляк Огинский в корчме на границе, прощаясь с родиной. Он посылал ей последний привет. Давно уже нет композитора на свете, но боль его, тоска его, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять, жива до сих пор. Вася замолчал, говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой...
Г.Г. Граник пишет :« Знаки препинания дают возможность сказать в письменной речи гораздо больше, чем можно записать буквами. Они выразить различные смыслы и окрашивающие их чувства».
Как воспринимать эту мысль ? Думаю, что знаки препинания нам выразить свои эмоции, видение мира и ситуации. Перечитаем текст В. П. Астафьева.Во-первых, в бессоюзном сложном предложении №15 ( "…говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка") такая последовательность простых нераспространенных предложений с одним подлежащим "скрипка" была бы необъяснима, если бы между ними не был бы такой важный разделительный знак препинания как запятая. К тому же, автор дает почувствовать и читателю ,и слушателю эмоции музыканта.Во-вторых, в предложении №30 ("Я не знаю за что…") есть многоточие. Он используется для того, чтобы рассказать о том, о чем умолчали. Ребенку не хватает нужных слов, чтобы поведать о том, как музыка его изменила, сделала лучше, приблизила к настоящему искусству.Следовательно, высказывание Г. Г. Граник является правильным.
Поэзия В.Брюсова сложна -также сложен его поэтический стиль. С одной стороны, Брюсова отличает стремление к неудержимому новаторству в области поэтической формы, он хочет передать всю сложную игру мысли, все оттенки настроений и чувств, все бессилие, напряженность упадочной «души современного человека», выросшего на почве городской культуры. Брюсов - инициатор большинства новшеств в форме лежащей в основе поэтики русского символизма, он переносит в русскую поэзию приемы символистов. Он развивает, безгранично расширяет возможности стихотворения в области ритма, рифмы композиции. С другой стороны творчество Брюсова характеризуется тяготением к «классическим» формам. Во «всех напевах» его стихов есть влияния почти всех предшествовавших ему русских поэтов, но его преимущественно влечет к «прекрасной ясности», к строгим и стройным формам пушкинского стиха. Сжатость речи, строгая взвешенность, четкость образов, точность эпитетов, безукоризненное формальное мастерство, все эти черты действительно приближают Брюсова в лучших его созданиях к основным стихиям пушкинского творчества. Однако в поэзии Брюсова эти стихии зачастую искажены стремлением к редкостности, изысканности, необычайности, экзотичности как «внутренних переживаний», так и наличии внешних изобразительных форм стиха.