“Чайка” — произведение для самого автора наиболее автобиографическое, личное. В пьесе, написанной в маленьком мелиховском флигеле, Чехов впервые так откровенно высказал свою жизненную и эстетическую позицию. Это пьеса и о людях искусства, о муках творчества, о беспокойных, мятущихся молодых художниках и о самодовольно-сытом старшем поколении, охраняющем завоеванные позиции. Это пьеса и о любви (”много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви”,— шутил Чехов), о неразделенном чувстве, о взаимном непонимании людей, жестокой неустроенности личных судеб. Наконец, это пьеса и о мучительных поисках истинного смысла жизни, “общей идеи”, цели существования, “определенного мировоззрения”, без которого жизнь — “сплошная маета, ужас”. На материале искусства Чехов говорил здесь обо всем человеческом существовании, постепенно расширяя круги художественного исследования действительности.Пьеса развивается как полифоническое, многоголосное произведение, в котором звучат разные мотивы, перекрещиваются разные темы, сюжеты, судьбы, характеры.
Все герои сосуществуют равноправно: нет судеб главных и побочных, то один, то другой герой выходит на первый план, чтобы затем уйти в тень. Очевидно, поэтому невозможно, да вряд ли и нужно выделять главного героя “Чайки”. Вопрос этот не бесспорный. Было время, когда героиней несомненно была Нина Заречная, позже героем стал Треплев. В каком-то спектакле вперед выдвигается образ Маши, в другом все собой затмевают Аркадина и Тригорин.При всем том совершенно очевидно, что все симпатии Чехова на стороне молодого, ищущего поколения, тех, кто только входит в жизнь.
Хотя и здесь он видит разные, несливающиеся пути. Молодая девушка, выросшая в старой дворянской усадьбе на берегу озера, Нина Заречная и недоучившийся студент в потрепанном пиджаке Константин Треплев — оба стремятся попасть в чудный мир искусства. Они начинают вместе: девушка играет в пьесе, которую написал влюбленный в нее талантливый юноша. Пьеса странная, отвлеченная, в ней говорится об извечном конфликте духа и материи.
“Нужны новые формы! — провозглашает Треплев. — Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно!”В вечернем саду наспех сколочена сцена. Может быть, здесь рождается новое произведение искусства… Но пьеса остается недоигранной. Мать Треплева, знаменитая актриса Аркадина, демонстративно не желает слушать “декадентский бред”.
Представление сорвано. Так обнажается несовместимость двух миров, двух взглядов на жизнь и позиций в искусстве. “Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите! — восстает Треплев против матери и преуспевающего писателя Тригорина. — Не признаю я вас! Не признаю ни тебя, ни его!”В этом конфликте проступает кризисная ситуация в русском искусстве и в жизни конца XIX века, когда “старое искусство разладилось, а новое еще не наладилось”.
Старый классический реализм, в котором “подражание природе” превратилось в самоцель (”люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки”), выродился лишь в ловкое техническое ремесло. Искусство нового, грядущего века рождается в муках, и пути его еще не ясны. “Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах” — эта программа Треплева звучит пока как туманная и претенциозная декларация. Он со своим талантом оттолкнулся от старого берега, но еще не пристал к новому. И жизнь без “определенного мировоззрения” превращается для молодого искателя в цель непрерывных мучений.Потеря “общей идеи — бога живого человека” разобщает людей переходной эпохи.
Контакты нарушаются, каждый существует сам по себе, в одиночку, не к пониманию другого. Поэтому так особенно безнадежно здесь чувство любви: все любят, но все нелюбимы, и все несчастны.
“Чайка” — произведение для самого автора наиболее автобиографическое, личное. В пьесе, написанной в маленьком мелиховском флигеле, Чехов впервые так откровенно высказал свою жизненную и эстетическую позицию. Это пьеса и о людях искусства, о муках творчества, о беспокойных, мятущихся молодых художниках и о самодовольно-сытом старшем поколении, охраняющем завоеванные позиции. Это пьеса и о любви (”много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви”,— шутил Чехов), о неразделенном чувстве, о взаимном непонимании людей, жестокой неустроенности личных судеб. Наконец, это пьеса и о мучительных поисках истинного смысла жизни, “общей идеи”, цели существования, “определенного мировоззрения”, без которого жизнь — “сплошная маета, ужас”. На материале искусства Чехов говорил здесь обо всем человеческом существовании, постепенно расширяя круги художественного исследования действительности.Пьеса развивается как полифоническое, многоголосное произведение, в котором звучат разные мотивы, перекрещиваются разные темы, сюжеты, судьбы, характеры.
Все герои сосуществуют равноправно: нет судеб главных и побочных, то один, то другой герой выходит на первый план, чтобы затем уйти в тень. Очевидно, поэтому невозможно, да вряд ли и нужно выделять главного героя “Чайки”. Вопрос этот не бесспорный. Было время, когда героиней несомненно была Нина Заречная, позже героем стал Треплев. В каком-то спектакле вперед выдвигается образ Маши, в другом все собой затмевают Аркадина и Тригорин.При всем том совершенно очевидно, что все симпатии Чехова на стороне молодого, ищущего поколения, тех, кто только входит в жизнь.
Хотя и здесь он видит разные, несливающиеся пути. Молодая девушка, выросшая в старой дворянской усадьбе на берегу озера, Нина Заречная и недоучившийся студент в потрепанном пиджаке Константин Треплев — оба стремятся попасть в чудный мир искусства. Они начинают вместе: девушка играет в пьесе, которую написал влюбленный в нее талантливый юноша. Пьеса странная, отвлеченная, в ней говорится об извечном конфликте духа и материи.
“Нужны новые формы! — провозглашает Треплев. — Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно!”В вечернем саду наспех сколочена сцена. Может быть, здесь рождается новое произведение искусства… Но пьеса остается недоигранной. Мать Треплева, знаменитая актриса Аркадина, демонстративно не желает слушать “декадентский бред”.
Представление сорвано. Так обнажается несовместимость двух миров, двух взглядов на жизнь и позиций в искусстве. “Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите! — восстает Треплев против матери и преуспевающего писателя Тригорина. — Не признаю я вас! Не признаю ни тебя, ни его!”В этом конфликте проступает кризисная ситуация в русском искусстве и в жизни конца XIX века, когда “старое искусство разладилось, а новое еще не наладилось”.
Старый классический реализм, в котором “подражание природе” превратилось в самоцель (”люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки”), выродился лишь в ловкое техническое ремесло. Искусство нового, грядущего века рождается в муках, и пути его еще не ясны. “Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах” — эта программа Треплева звучит пока как туманная и претенциозная декларация. Он со своим талантом оттолкнулся от старого берега, но еще не пристал к новому. И жизнь без “определенного мировоззрения” превращается для молодого искателя в цель непрерывных мучений.Потеря “общей идеи — бога живого человека” разобщает людей переходной эпохи.
Контакты нарушаются, каждый существует сам по себе, в одиночку, не к пониманию другого. Поэтому так особенно безнадежно здесь чувство любви: все любят, но все нелюбимы, и все несчастны.