Какую роль играет описание дождя о очерке В. В. Розанова? С каких художественных средств автор передаёт картину дождливой погоды на Волге? Приведите примеры из текста. Вот сам текст:
Детство мое все на берегах Волги -- детство и юность. Кострома, Симбирск и Нижний -- это такие три эпохи "переживаний", каких я не испытал уже в последующей жизни. Там позднее я как-то более господствовал над обстановкою, сам был зрелее и сильнее, и, словом, внутренняя моя жизнь, движение идей и чувств уже набирали впечатление улиц, площадей, церквей, реки. Не то в детстве, о котором и мамаши говорят, что "дитя -- как воск, на него что ляжет., то и отпечатается". И вот я помню эту Кострому -- первое самое длинное, тягучее, бесконечное впечатление. Знаете, взрослый человек как-то больше года, -- хотя и странно их сравнивать, -- и от этого год ему кажется маленьким, коротеньким, быстро проходящим. Годы так мелькают в возрасте 40--50 лет. Но для шестилетнего мальчика год -- точно век. Ждёшь и не дождёшься Рождества, и точно это никогда не придет. Потом ждёшь Пасхи, и как медленно она приближается. Потом ждёшь лета. И этот поворот лета, осени, зимы и весны кажется веком: ползет, не шевелится, чуть-чуть, еле-еле...
Дожди... Вообразите, что господствующим впечатлением, сохранившимся от Костромы, было у меня впечатление идущего дождя. У нас были сад, свой домик, и я все это помню. Но я гораздо ярче помню впечатление мелкого моросящего дождя, на который я с отчаянием глядел, выбежав поутру, еще до чая, босиком на крыльцо. Идет дождь, холодный, маленький. На небе нет туч, облаков, но все оно серое, темноватое, ровное, без луча, без солнца, без всякого обещания, без всякой надежды, и это так ужасно было смотреть на него. Игр не будет? Прогулки не будет? Конечно. Но было главное не в этом лишении детских удовольствий. Мгла небесная сама по себе входила такою мглою в душу, что хотелось плакать, нюнить, раздражаться, обманывать, делать зло или (по-детски) "назло", не слушаться, не повиноваться. "Если везде так скверно, то почему я буду вести себя хорошо?"Или утром -- опять это же впечатление дождя. Я спал на сеновале, и вот, бывало, открыв глазки (дитя), видишь опять этот же ужасный дождь, не грозовой, не облачный, а "так" и "без причины" -- просто "дождь", и "идет" и "шабаш". Ужасно. Он всегда был мелок, этот ужасный, особенный дождь на день и на неделю. И куда ни заглядываешь на небе, хоть выбредя на площадь (наш дом стоял на площади-пустыре), -- нигде не высмотришь голубой обещающей полоски. Все серо. Ужасная мгла! О, до чего ужасно это впечатление дождливых недель, месяцев, годов, целого детства -- всего раннего детства.
"Дождь идет!" -- "Что такое делается в мире?" -- "Дождь идёт". -- "Для чего мир создан?" -- "Для того, чтобы дождь шел". Целая маленькая космология, до того невольная в маленьком ребенке, который постоянно видит, что идут только дожди. "Будет ли когда-нибудь лучше?" -- "Нет, будут идти дожди". -- "На что надеяться?" -- "Ни на что". Пессимизм. Мог ли я не быть пессимистом, когда все мое детство, по условиям тогдашней нашей жизни зависевшее всецело от ясной или плохой погоды в городе такой исключительной небесной "текучести". "Течет небо на землю, течет и все мочит. И не остановить его, и не будет этому конца".
И не настало "конца", пока нас, маленьких двух братьев, не перевезли из Костромы в Симбирск. Но тут началось уже все другое. Другая погода, другая жизнь. Я сам весь и почти сразу сделался другим. Настал второй "век" моего существования. Именно "век", никак не меньше для маленького масштаба, который жил в детской душе.
И вот почти в старости мне захотелось пережить "опять на родине", пережить этот трогательный сюжет многих великих русских поэтов.
