Мнения разделились. Кому-то нигилизм не по душе, другие готовы выступить на его стороне. Но возможен и неожиданный, третий ответ на вопрос «нужны ли Базаровы России». Сочинение можно построить на гегелевском тезисе о разумности всего действительного. Ведь если Евгений Базаров существовал, значит, это было зачем-то нужно. И если сам главный герой сомневался в целесообразности собственного существования, то это не значит, что он позволил бы кому-то другому высказывать подобную мысль. Представить себе общество, состоящее из одних Кирсановых, при всех достоинствах этого персонажа, очень трудно. В такой стране было бы очень скучно жить, не с кем поспорить, а, как известно, именно в процессе дискуссий рождается истина. А кто будет критиковать существующие порядки, если они гуманные и замечательные (а до этого еще далеко и в XXI веке)? Гипертрофированный рационализм и технократизм скрывал под собой тонкую и ранимую душу, которую Евгений, возможно, опасался обнажить, иначе он не страдал бы так сильно. Россия – огромная страна, в ней найдется место всем: и Кирсановым, и Базаровым, и многим другим литературным (и не только) типажам. Кому-то нигилизм неприятен, другим близок, третьи к нему безразличны. Сторонники и противники, довольные и недовольные могут спорить между собой до бесконечности и писать школьные сочинения, как им вздумается. Главное - чтобы дискуссии не нарушали общих ценностей. Страна у нас одна.
При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» спросил я смотрителя. - «Дочка-с» отвечал он с видом довольного самолюбия; «да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю, блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафроке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленях; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат во слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это доныне сохранилось в моей памяти, так же как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сюртук с тремя медалями на полинялых лентах.А вот описание второй встречи несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрит на меня и обрадовался при мысли, что увижу ее снова... Лошади стали у почтового домика. Вошел в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и, кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную; спину - и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня?»; спросил я его; «мы с тобою старые знакомые».- «Может статься», отвечал он угрюмо; «здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало».- «Здорова ли твоя Дуня?» продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», отвечал он.- «Так видно она замужем?» сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал шепотом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что он разрешит язык моего старого знакомца.Я не ошибся; старик не отказался от предлагаемого стакана, Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане, сделался он разговорчив; вспомнил пли показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула.И дальше следует рассказ смотрителя об увозе Дуни гусаром и о бесплодности попытки смотрителя вернуть ее к себе домой.
